Варвара от неожиданности ахнула.

— Сейчас, товарищ Сайкина, речь не о поросятах, — вежливо заметил Саша. Но Елена даже бровью не повела.

— После опороса бедная свинья опомниться не успеет, как уже не досчитает двух-трех поросят… Это разве не так?

Опешившая Варвара наконец пришла в себя.

— Ты языком не мели! Ступай сама на ферму, посмотрю я, сколько у тебя к отъему останется поросят!

— Без сомнения, у нас имеются случаи хищения общественной собственности, — подал голос Саша. — Но нужны конкретные доказательства, коль вы обвиняете свинарку, товарищ Сайкина!

Этим нездешним «коль» Саша хотел придать вескость своим словам.

— Вот ты конкретно и проверь, что она носит с фермы в подоле, — заметил бойкий голос из сеней. — Каждый день провожаешь домой!

Хохот словно ледяной водой окатил Сашу. Не помог и медный колокольчик величиной с хорошую грушу, уцелевший в хуторе с времен дореволюционной приходской школы. Злясь и досадуя, Саша ждал, когда водворится тишина. Рубцов снова вскочил с места:

— Порядка, порядка нет, товарищи! — Но колокольчик в его руке беззвучно трясся, как будто вместе со всеми давился от смеха.

А Елена, воодушевленная поддержкой, смело продолжала:

— Кукурузу мы уберем, пусть с запозданием, не велика беда. Но вот как нам освободиться от мешочников, всех этих околоколхозных людишек?

Саша сидел красный, недовольный собой, исподлобья поглядывал на Варвару. Она вызывающе выпрямилась, с головы ее на плечи сполз платок, волосы распались, насунулись на уши, и с губ не сходила бегающая, глуповатая улыбка.

Бородину странно было слышать, что хищение поросят на ферме и всякие «побочные промыслы» не вызывают особого негодования. Свыклись, притерпелись? Но вспомнил, что степняки народ отчаянный, вон та же Варвара не посчитает за грех осенней ночью оседлать мотоцикл и мотнуть по грейдеру на колхозный огород, приволочь домой чувал помидоров для засолки, которые у нее почему-то не уродились.

Уколотый взглядом Рубцова, Саша повернулся к Елене:

— Вы закончили, товарищ Сайкина?

— С мешочниками надо кончать! — Девушка сердито прикусила губу и ушла в толпу.

Филипп Сайкин из коридора хмуро всматривался в Бородина, переводил тяжелый взгляд на Варвару. Не злость — тоска гложет Филиппа: вила, вила Варвара из него веревки, как многие, не стесняясь, говорили ему прямо в глаза. На председательской должности, которую он одно время небезуспешно занимал, его величали вначале Филиппом Артемовичем, потом, по мере падения авторитета, только Артемовичем, а перед тем, как снять, звали просто Филькой. Но Варвара даже этим именем давно не зовет. «Чего тебе?.. Слышь!..» — ласковее у нее не находится слов. И что ей понравилось в этом хлюпике, которого можно раздавить ногтем? Сайкин смотрел на бледнолицего, смущенного паренька, похожего на девицу, и думал: «Бесстыдная, пакостная Варвара. Задрать бы тебе подол да всыпать розог!..» К Цымбалу даже ненависти не было. Сайкин не брал его в расчет как мужчину.

Рубцов поправил на носу очки, закатил к потолку глаза, часто-часто замигал:

— Товарищи колхозники… Лично я, будучи на соответствующих должностях в мою бытность работы в районе, тянул ваш колхоз, как ту репку бабка да дедка.

— Не туда тянул, — заметил кто-то шутя.

— Тише ты! Неудобно.

— Дмитрия Дмитриевича не собьешь с толку. Он сам десяток за пояс заткнет! — солидно вставил Филипп Сайкин и поглядел на стоявшего рядом длинного худого старика Чопа, ожидая от него поддержки. Но Чоп лишь неопределенно гмыкнул и вытянул шею, пытаясь лучше рассмотреть районное начальство.

Дмитрий Дмитриевич Рубцов был командирован из области. Однажды ранним утром дверь кабинета Бородина приоткрылась, забелела лысая голова с торчащими, как у тушканчика, ушами, и как-то боком протиснулся поджарый человек в полувоенной форме с портфелем. Дверь была широкая, но, казалось, вновь прибывший, несмотря на свою поджарость, протискивался, а не свободно входил. И к столу он не шел, а будто семенил на цыпочках. Он предъявил свой мандат и, пока Бородин читал о полномочиях по внедрению в районе высокосортной кукурузы, тихо, смирно сидел поодаль на стуле, поджав ноги и положив на колени портфель.

Бородин только что вступил в права секретаря райкома партии, приезжий люд пока ему не докучал, а Рубцов был первой ласточкой, да еще, как выяснилось, занимал в районе какой-то руководящий пост в былые времена, и осталось тут у него немало знакомых. Все это расположило Бородина к уполномоченному. До вечера он не отпускал гостя от себя, вместе ездили по колхозам, обедали, ужинали, заседали на бюро, а на другой день к гостинице за Рубцовым подкатил «газик», который остался за ним на все время командировки.

Рубцов постепенно вошел во вкус уполномоченного. Бородин ни в чем его не стеснял, напротив, всячески содействовал его работе: по первой же просьбе Рубцову выдавались справки, о чем были предупреждены районные учреждения, в гостинице он занимал лучший номер, в чайной обедал не в общем зале, а в отдельной комнате за столом, покрытым белоснежной скатертью, с красивой сервировкой и миловидной обходительной официанткой.

Рубцов почувствовал себя совсем как дома, уже не просил — приказывал и командовал, а когда попадал в президиум собрания, просто преображался, словно вступал в какую-то новую, самую счастливую пору своей жизни. Особенно любил председательствовать. Необычно оживленный, с порозовевшими щеками, он то и дело приглаживал три волосинки, зачесанные с затылка на лоб, быстро водворял в зале порядок. Любил Рубцов и выступать. Говорил с твердостью в голосе, пристально, не мигая, смотрел поверх голов слушателей.

— Что в данном вопросе представляет из себя колхоз «Среди вольных степей»? — рокотал он, опершись обеими руками о стол, раздвинув локти и весь подавшись вперед. — Бельмо на глазу района! Я не буду повторяться. Предыдущие ораторы нарисовали нам красочную картину недостатков. Но, товарищи, почему словом никто не обмолвился о кукурузе? Хорошие деньги государство платит за зерно — доходная статья! А силос — это же лучший корм для скота! Вон на плакате показан ваш путь к изобилию и богатству через кукурузу. Почаще смотрите на него!

Колхозники неодобрительно загудели:

— Поди ее, черта, убери — три тысячи гектаров!

— Сперва нужно машины дать, а потом столько сеять.

Но Дмитрий Дмитриевич не стушевался и кивнул в сторону Бородина:

— Спросите Василия Никандровича, фронтовика, как на Украине, в окопах кукуруза выручала солдат. Всю зиму из нее варили супы, кормили ею лошадей, отапливали землянки. А вы мне говорите: «Пойди ее, черта, убери!» Стыдно, товарищи, в мирное время слышать такие слова. Все-таки хочу верить, что вы не ударите лицом в грязь!

«Ну вот наконец нашелся человек, который и о кукурузе вспомнил», — подумал с иронией Бородин и поднялся во весь рост, медленно, с притиркой, провел ладонью по волосам, как бы собираясь с духом:

— Товарищи земляки, сейчас не время открывать дебаты. Перенесем наш разговор на другой день, дождемся председателя из области.

Из правления Бородин вышел последним. Все спешили по домам, у каждого свои заботы, лишь он один задержался на крыльце, закурил и не заметил, как возле него оказался долговязый старик в кепке, с длинным благообразным лицом и ясными, что-то таившими в себе глазами. Он смотрел вверх, не на Бородина, но обращался к нему.

— Вспомните, Василий Никандрович, как было в тридцатых годах, выходили в поле с песнями, с музыкой, под флагами. Я сам так-то ходил. Завсегда первый. Чуб взовью, пальцами ударю по всем ладам гармони какой-нибудь боевой марш, вроде «Мы кузнецы, и дух наш молод!». А за мною — мужики, бабы с вилами, граблями. Каждая жилка играет. Энтузиазм! А теперь почему етого нет? Я вам отвечу: достаток, спокойствие.

Бородин узнал Парфена Иосифовича Чопа, человека с «причудами», как о нем говорили в хуторе.

— Здорово Парфен Иосифович энтузиазм расписывает! А самого в колхоз не дозовешься, дома гусиную ферму развел! — поддел Захар Наливайка.