— Вообще-то я хотел побывать на комсомольском собрании. Когда состоится?

— Доклад никак не подготовит Цымбал, командир дружинников. Не смотрите. Тут его нет. По служебным делам отлучился. — Захар прищурился еще плутоватее.

Саша чувствовал, что уснуть не сможет после стольких неудач в один вечер. Дома он поужинал, накинул на плечи брезентовый плащ и пошел на речку проверить переметы, поставленные днем. Взялись на крючок два горбыля, как здесь называли помесь сазана с карпом. В последнее время эта рыба бралась плохо, перевелась, и Саша обрадовался улову. Он бросил горбылей подальше от берега в траву. На другом перемете сидела щука, польстилась на ракушку. Щук в хуторе считали третьестепенной рыбой. В реке их развелось пропасть, наверное, поэтому и горбылей стало меньше. Саша размотал леску на бамбуковом удилище, подцепил на крючок живца и бросил в воду. Конец удилища воткнул в землю, а сам прилег рядом, в траву, поглядывая на стеклянную банку с водой, просвеченную лунным светом, в котором загорались и потухали, точно фосфорные, пескари и верхоплавки. Они были выловлены сачком у моста, между старыми, прогнившими и ослизлыми сваями. Верхоплавку Саша обычно цеплял на крючок за спинку, а пескаря за ноздрю. Поводок короткий, метровый, так что в воде хорошо видно, как живец вначале пошел в глубину, потом юркнул в одну, другую сторону, пытаясь освободиться от крючка, но, всякий раз одергиваемый поводком, как уздой, закружился на месте. Вскоре он, обессиленный, всплыл вверх пузом, полежал немного и снова начал безуспешный бег на крючке.

Вода в камышовой прогалине была тихая, прозрачная, лишь время от времени набегал ветерок, и тогда лунная дорожка дробилась и сверкала. Водоросли вытянулись по течению, как распущенные длинные женские волосы, и чудилось, что вот-вот мелькнет под водой белое тело русалки с рыбьим хвостом, вынырнет где-нибудь на середине реки и Саша услышит грустную песню о потерянной любви. И только он подумал об этом, как у камышей буруном завертелась вода, сильно дернуло леску. Уже не видно живца, и, перекосившись, бурля воду, поплавок стремительно понесся от берега, исчез в темной глубине. Неужели щука? Хоть Саша и знал, что в Иве крупные щуки не ловились, попадались больше щурята, рыбина показалась огромной, чуть ли не с крокодила. В эту лунную теплую ночь все выглядело необычно. Всплыви сейчас взаправдашний крокодил, Саша не удивился бы. Дрожа как в ознобе, он схватил удилище, весь подался вперед, вытягивая руку, попуская леску, чтобы рыба поглубже заглотнула крючок, и, когда леска запела, казалось готовая вот-вот лопнуть, Саша подсек рыбу и почувствовал в руке живую, упирающуюся тяжесть, и сердце замерло в охотничьем азарте. Удилище согнулось почти углом, того и гляди переломится, но Саша не спешил, сдерживал себя, только вспотел от волнения и осторожно вел рыбу к берегу, вот уже в руке конец удилища, вот уже леска. И надо же было в такой момент кому-то подкрасться сзади и закрыть ладонями Сашины глаза.

Леска выпала из рук, удилище зашуршало по траве, скользя в воду, и Саша едва успел наступить на него ногой. Оглянулся и узнал Варвару.

— Уйди! — Он грубо оттолкнул ее, нагнулся, но леска уже была невесомой. Оборванный конец, подхваченный течением, всплыл на поверхности реки.

— Не огорчайся, Санечка. У тебя вон сколько щурят, на две ухи хватит.

Варвара потрогала носком сапога темноспинную рыбу с коричневыми крапинками по брюху, с зубастым утиным носом. Еще штук пять лежали разбросанные вокруг по росистой траве.

— О, да тут и горбыли!

— Тебе чего нужно?

Саша сматывал обрывок лески, на Варвару не смотрел.

— Давно не виделись. Соскучилась… — Но Варваре, видно, было не до шуток, голос изменился, в нем почувствовалась тоска: — Саша, почему ты ушел?

Саша не ответил, поднял с земли стеклянную банку, выплеснул живцов в речку, стал собирать в сачок рыбу.

— Мне бы парочку. Ухи захотелось.

Саша разделил пополам улов. Варвара засуетилась, подцепила рыбу за жабры пальцами и держала на весу, растопырив руки.

— Вот спасибо тебе, Санечка! — нараспев, по-цыгански запричитала она, и Саша поразился, как она была в это время похожа на цыганку: и смуглым лицом, и смоляными глазами, но больше всего назойливостью.

— А я тебя заметила из красного уголка, — сказала Варвара. — Все разошлись, остались мы вдвоем с Нюрой. Я гляжу в окно и вижу на берегу человека. Думаю, не мой ли Санечка? Так и есть.

Они шли тропинкой, сквозь заросли камыша, и скрылись в нем совсем. Сашин брезентовый плащ шуршал, ерзал по камышу, с треском ломались под ногами примятые стебли. Варвара смотрела на сутулую фигуру— Саша шел впереди. В одной руке он держал сачок, отвисающий под тяжестью рыбы, в другой — удилище, которое то и дело цеплялось за камыш, и Саша поднимал его торчком, как пику. Как никогда прежде, близким, родным увидела Варвара этого долговязого парня в плаще. Ей почудилось, что она — это не она и Саша не Саша, а какая-то незнакомая пара влюбленных. Для них поссориться — крепче полюбить друг друга. И уже ничего не надо было Варваре, только бы всегда, везде быть рядом с Сашей, жить в мире и согласии при доме, при хозяйстве, обзавестись детишками, как примерные муж и жена. Чего еще надо человеку?

У моста Саша остановился:

— Мне направо. Пока.

— Санечка, что я тебе хочу сказать…

Саша на Варвару не смотрел, глаза его были строги, брови сердито топорщились.

— Давай помиримся, а? Что нам с тобой делить? — проговорила Варвара не своим голосом, видно, сильно волновалась. Саша не ответил, пошел под гору, к хутору. Но Варвара догнала его, поймала за полу плаща:

— Хоть выслушай. Не такая уж я пропащая, как ты думаешь.

— Ну что?

— К нам в красный уголок заходил Василий Никандрович, новый секретарь райкома, довольный остался.

Саша ожидал, что она еще скажет, в душе усмехаясь: «Цыганка, истинная цыганка!»

— Ушел Василий Никандрович, а я думаю: барды бы на ферму со спиртзавода, сейчас там сезон, этого добра с избытком. Раньше привозили по две цистерны в день, каких свиней добрых откармливали, помнишь?

Саша снова в душе посмеялся над этой хитростью: заинтересовать его «деловым» разговором.

— Ну ясно. Подскажу председателю, — сказал он.

— Еще вот что я думаю. Свинарок нас двенадцать человек. Народ неорганизованный, работает кому как на душу ляжет. Ты, Саша, пришел бы, побеседовал, а?

Парень посмотрел подозрительно в черные глаза Варвары, и стало жутковато — жутковато оттого, что он не обнаружил в Варвариных глазах радужек, зрачки темнели, как две черничные ягоды, и еще оттого, что не мог пересилить ее упорный гипнотизирующий взгляд. «Ишь как издалека заходит, — думал он. — Только я тебе не щука, на удочку не поймаешь». А у самого по спине пошли мурашки, и вспомнилась одна ночь, проведенная с Варварой.

Саша в тот раз так устал, что ему было не до любви. Он быстро заснул. Среди ночи прокинулся. Не хватало воздуха. Варвара не спала, глядела в потолок, в комнате был полумрак от света в приглушенном приемнике.

— Ты чего зырьки вытаращила? — сказал Саша, сбрасывая с себя одеяло и глубоко дыша.

— На тебя сержусь.

Саша повернулся на бок, но навалилось что-то тяжелое, мохнатое, и он в страхе вскочил, потный, задыхаясь от недостатка воздуха. Не выдержал, спрыгнул с кровати.

— Уходишь? — сказала Варвара, глядя на него черными, без радужек глазами, и Саша, выходя из комнаты, споткнулся о порог, и на улице, пока шел домой, испуганно оглядывался на светлевшее окошко в комнате свинарки…

— Смотрю я на тебя, Варвара, и не верю своим глазам, — сказал Саша, отворачиваясь, шагая в гору. Варвара — следом, торжествуя и радуясь своей выдумке.

— Правда, помоги.

— Ладно, приду как-нибудь на ферму, поговорим.

— Приходи, как отнесешь рыбу. Зачем же откладывать? Придешь?

Саша неопределенно качнул головой.