— Теперь очередь за нами, — тяжело вздохнул пап Бручек и вытер потный лоб.

Его небритое лицо было мокро от слез. Испанец снял шляпу и сухими горящими глазами пристально посмотрел на оставшееся после взрыва черное место посреди моста.

— Через нашу баррикаду они не пройдут! — сказал он с твердой уверенностью.

В понедельник до сумерек не случилось ничего нового. Дома, загоревшиеся при недолгом утреннем обстреле, удалось отстоять, кроме одного. Сгорела дотла лишь старая лачуга с прогнившей крышей, которая стояла у самого моста. От нее остался только каменный фундамент. Человеческих жертв не было. В доме Марешей треснуло несколько черепиц и полопались оконные стекла. Но люди, даже те, кто не участвовал в обороне моста, стали другими. Лица нахмурились, взгляд стал суровее. Стихла пустая болтовня между соседями, никто не выглядывал с любопытством из дверей. Все были охвачены страшной, неукротимой ненавистью к убийцам.

— Примите и нас в свой отряд, Гошек! Куда-нибудь и нас пошлите! — настаивали даже старики. — Не можем мы сидеть сложа руки!

— Мы все на фронте, — подбодрял их Гошек. — Понадобитесь — и вас позовем. А пока дома караульте, за порядком следите, тушите пожары, если где-нибудь загорится!

— А вдруг они все-таки через мост прорвутся?

— Не бойтесь, не прорвутся!

Он пытался внушить окружающим спокойствие. Но у него самого было тревожно на душе. Разведку за мост теперь не пошлешь. Мост до самой трамвайной баррикады стал «ничейной землей», а либенский берег попал в руки врага. До темноты там не было заметно никакого движения. Хищник, получив отпор, убрался в свое логово. Кто-то принес известие, будто бы все эсэсовские танки направились из Либени по Приматорской и через Пальмовку в сторону Карлина. Гошек не поверил. Кратчайший путь на запад лежит по левому влтавскому берегу. Этим путем танки могут миновать центр города, где построены сотни баррикад, и будут пробиваться через мост во что бы то ни стало. Зверь ждет подходящего момента для нового прыжка.

К вечеру события подтвердили, что Гошек не ошибся. В половине девятого, когда уже смеркалось, на либенском берегу послышался гул не одного и не двух танков. К реке спускалось целое стадо зеленых бегемотов. Близился решающий час… В конце концов, не был ли прав этот сорвиголова Микат, собираясь в субботу взорвать мост? Разве можно остановить танковую колонну голыми руками? Чем вообще располагают чехи? Винтовки да горсточка патронов… а от танков пули отскакивают, как горох. Мучительные сомнения овладевали сердцем Гошека, и лишь образ Пепика в ту минуту, когда он подорвал танк и над железным чудищем взвилось жадное пламя, сдерживал их. Имеет ли право он, взрослый человек, солдат, приходить в отчаяние, когда его собственный сын доказал, что с танками можно бороться? Но как? Что следует предпринять?

Гошек отправился на мост к защитникам трамвайной баррикады. После падения первой баррикады группа Испанца не захотела покинуть трамвайную баррикаду. Бойцы видели вблизи, как взорвалась преграда из бочек. Когда Гошек хотел в шесть часов вечера прислать ночную смену, все наотрез отказались уйти отдыхать.

— Здесь у нас свои счеты. Мы не хотим отсрочить расплату и останемся тут до тех пор, пока…

Все были молчаливы и спокойны. Гошек не видел в темноте лица бойцов, но чувствовал, что тут все благополучно. Он присел рядом с Испанцем.

— А что, если они все враз ударят? — шепотом тревожно спросил он. — Как мы их отразим? Я послал за фауст-патронами, но ответили, что больше нет…

— Не бойся, не ударят! Их тут уже два раза проучили. Они рисковать не станут.

— Куда же они, в таком случае, направятся?

— Увидим. Опять гадость какую-нибудь готовят. Я бы ни капельки не удивился…

Франта не успел закончить начатую фразу. Тьму за рекой разорвали десятки огневых вспышек. Вправо и влево от моста тапки начали бить из своих орудий, н немного спустя на голешовицкой стороне вспыхнул первый огненный язычок пожара. За ним, как блуждающие огоньки над болотом, стали загораться всё новые и новые. В двухстах метрах под мостом, в тупике, недалеко от порта, запылал товарный поезд.

— Что делать?

— Держаться. Ничего не изменилось. Путь в Прагу проходит через мост!

Маленькая, подслеповатая лампочка на блоке, под зеленым абажуром медленно угасла. Еще несколько секунд светилась красноватая нить, потом и она потухла, словно уголек в догорающем костре, и в комнате воцарилась полная тьма. Кто-то тяжело вздохнул.

— Конец… Значит, они и электростанцию захватили…

— Не каркай, болван! — прикрикнул на него грубый голос от окна. — Через мост-то они не перешли!

— Ну так что ж, разве только по мосту дорога? Может, со Стромовки… или на лодках…

— Замолчи ты, проклятый! Тебе…

Темная комната ожила от шорохов. Один за другим просыпались легко раненные — на десяти сенниках их лежало человек пятнадцать. Ночная дежурная, молоденькая студентка в белом халате, сидевшая на стуле у двери, чиркнула спичкой, и в слабом свете на мгновение появилось ее бледное, усталое лицо.

— Спите, прошу вас! Спите… ведь ничего не случилось, — слабым голосом стала просить она и снова исчезла в темноте.

— Сигарету бы… — жалобно сказал кто-то басом.

— Ты в своем уме? Курить здесь?

— Глупый, было бы что! — смиренно сказал тот же бас, потом зашуршала солома— человек переворачивался на другой бок.

В это время канонада загремела совсем близко, так что задребезжали стекла.

Кто-то испуганно закричал:

— Дайте свет! Свет!

Снова зашуршала солома — кто-то пытался вскочить.

— Лежи ты, ради бога, или как дам!..

— Спите, прошу вас! — Сонная девушка неожиданно всхлипнула.

Но тут, словно по приказу, лампочка вспыхнула, разгоняя мрак. Казалось, она горит теперь вдвое ярче — так больно стало глазам от внезапного света.

Мужчины, жмурясь, несколько пристыженно оглядывали бедную кухню, превращенную в госпиталь. Кроме стула, на котором сидела сестра, здесь остался только маленький столик со старомодным радиоприемником. Все уставились на него.

— Включите, может, скажут, что там новенького…

Кто-то из лежавших рядом с приемником протянул руку, он щелкнул, и сквозь отрывистые очереди автоматов послышался голос, настойчиво повторявший по-русски:

— Немецкие танки окружают Прагу. Нам нужна ваша помощь! Пришлите танки, пришлите самолеты!

— Выключи! Как раз то, что надо, чтобы дух поднять!..

— Не сходите вы с ума, лежите!

Молоденькая сестра больше не скрывала бессильные слезы.

— Да, легко сказать — лежите! — огрызнулся кто-то с сердитой иронией, словно во всем была виновата эта беспомощная девушка.

Сестра совершенно по-детски залилась слезами и прикрыла лицо ладонями.

— Идиоты! — басом выругался раненый боец, которому недавно хотелось закурить.

Всем стало стыдно, и большая часть раненых завернулась с головой в одеяла. Яростная канонада гремела, как барабан, прямо над ними.

Только бледный светловолосый паренек с забинтованной левой рукой, лежавший на сеннике неподалеку от медсестры, не проснулся даже при этом обстреле. Сестра, которую пугал необыкновенно крепкий сон подростка, уже дважды щупала пульс на его здоровой руке. Но пульс бился ровно, хотя и слабо.

— Он из тех, кому на мосту досталось, — объяснял портной, которому при утреннем артиллерийском обстреле в икру попал осколок.

— Проклятый мальчишка, и винтовку-то не поднимет, а туда же, во все нос сует! — сердито заметил тощий верзила, раненный шальной пулей, когда он, подгоняемый любопытством, неосторожно высунулся из дому.

Пепик Гошек — это был именно он — ничего не знал о том, что делалось вокруг. Напряжение во время либенской разведки, бессонная ночь, волнение после того, как ему удалось подбить танк, ужасный обстрел баррикады и, наконец, ранение и потеря крови — все вместе взятое исчерпало его, казалось бы, неиссякаемую юную энергию. Он заснул по-ребячьи крепко, без сновидений, словно провалился в яму, как только его после перевязки уложили на сенник. Он даже не заметил, что тут нет никого из его друзей с баррикады. Он не помнил, как санитарки довели его от моста до амбулатории. Когда он несколько приходил в себя, единственная мысль мелькала в его голове: «С отцом все хорошо… с отцом все хорошо…».