Как бы там ни было, до рассвета далеко.

То, что все-таки нельзя не сказать, потому что это ясно как день. Рука, холодная словно камень.

И стрижи чертят так быстро, так высоко в летнем небе выводят свои знаки, что мертвым их уже не прочесть. А меня, следящего за ними с какой-то радостью, им не вознести до неба.

Ниже, под ними, эти наброски непосвященного. Краткая и бесполезная вспышка, попытки взлететь и долгое падение на камни, долгое отступление.

Отчаяние дезертира — как снег, на котором уже не оставит следа никто живой, никто и никогда. Или плащаница, на которой уже никогда не дано отпечататься ничьему лику, даже ладони.

(И все-таки кто-то пишет на облаках.)

Чувство, что кончается мир, вне которого мне уже нечем дышать.

Отсвет лампы на стеклах. Стихи, отсвет, который, вопреки судьбе, может быть, не угаснет вместе с нами.

Цветы шиповника, такие нестойкие, просвеченные насквозь, почти невесомые, за которые отдашь все розарии мира; и при этом слышишь последнюю трель уставшего или разочарованного соловья, похожую на ракету, за которой еще долго тянется огненный след.

В последнем усилии дотянуться — на золотом фоне — до холодка, пронизавшего листву: она уже напоминает не иконы, а, кажется, что-то другое, чье-то другое лицо или попросту несколько знаков жизни, пускай пожухлой.

Подпирая пространство, кроны к ночи успокаиваются — наконец, понемногу смолкают птицы, укрывшиеся на высоком лавре. Между тем небо светлеет, почти теряя цвет, — разве что у самой земли еще остается немного розоватого; неба уже почти нет, а то, что есть, ничего не заслоняет и ничего не весит — это, в лучшем случае, воздух, который не туманят даже последние проплывающие облака, а далекая гора сама выглядит облаком, только подвешенным, неподвижным. И что напоминает эта звезда, вдруг затеплившаяся на закате? Воздушное украшение для чьего-то невидимого уха, шеи, запястья? Путеводный знак, поднявшийся перед нами из темных глубин времени? Уголек, питающийся каким-то изначальным огнем? Не будем заволакивать его словами, даже самыми чистыми! Сотрем их прямо сейчас. Пусть останется только пчела, опередившая рой сестер.

Краски вчерашнего вечернего неба под пепельными и снежными облаками, нависшими словно горы: розовый, желтый, зеленый, точнее — почти розовый, чуть желтый и чуть зеленый, словно шелковые ленты, переслоенные самыми тонкими, прозрачными оттенками, нежно сияющими, перед тем как погаснуть во тьме, — цветы, бережно укладываемые рядом друг с другом в невидимую коробку, немой призыв последовать за Флорой, проступившей на горизонте.

Полная луна над заснеженным Лансом: она такого же «цвета», как снег, и создана из того же вещества, — словно зависшая в воздухе часть снежного покрова. Пятна крови она не смоет, это не удастся даже «всем благовониям Аравии»[23].

День перестал укорачиваться. Каждый год это помогает вернуться к жизни: как будто добавили чайную ложечку света или, если выразиться более высоким слогом, чуть приподняли давящую плиту.

Или по-другому: как будто поднялся на несколько метров и можешь видеть дорогу немного дальше.

Этот несмелый шажок в сторону мира, который как будто уходит от тебя, но, скорее, это сердце его покидает, и не по своей воле.

И все же в конце — ни единой жалобы: пусть ничто не заглушает последний гул жизни; пусть ни одна слеза не туманит вид неба, которое дальше и дальше.

Только неприрученные, неустроенные, повторяющиеся слова, которые еще провожают путника, словно древесная тень вдоль ручья.)

Коринна Бий [Corinna Bille, 1912–1979] не нуждается в представлении: русскому читателю уже полюбились ее поэтичные сказки и похожие на сказки рассказы, где быль так искусно переплетается с небылью. Имя Коринны неразрывно связано с кантоном Вале, где прошло детство и юность писательницы и куда она, и трех лет не вытерпев в парижской суматохе, однажды перебирается насовсем. Любовью к Вале пронизано все ее творчество. «Я вернусь сюда после смерти», — говорила она.

Поэма в прозе «Россия, моя спящая любовь» — одно из последних произведений Коринны. В России она побывала трижды, в 1974-м и два раза в 1979 году; вернувшись из поездки по маршруту Москва-Хабаровск — это была ее давняя мечта: прокатиться на Транссибирском экспрессе, — Коринна узнает о том, что смертельно больна. Она достает свои путевые наброски и принимается за работу. Сгустки образов, пунктир мыслей, из которых муж Коринны, поэт Морис Шаппаз, составит сборник поэм и коротких рассказов «Русь, Россия!».

Читатель не увидит в поэме картин советской действительности: Россия здесь преломляется сквозь «магический кристалл» творчества. Так, от реки Амур в поэме осталось одно название, восхищавшее Коринну: река Любовь, а сам Амур преображается в струю водопада, клокочущего в Вале, в долине Реши. И так же каскадами низвергаются на читателя образы…

Среди произведений Коринны — книга стихов «Весна» [ «Printemps», 1939], романы «Теода» [ «Théoda», 1944; рус. перев. 2006], «Венерин башмачок» [ «Le sabot de Vénus», 1952], «Гости из Москвы» [ «Les invités de Moscou», 1977], сборники новелл и сказок «Черная земляника» [ «La Fraise noire», 1968; рус. перев. 2012], «Овальный салон» [ «Le Salon ovale», 1976; рус. перев. 2000] и др.