— Но, может, сначала походишь здесь немного? Посмотришь, что к чему?

Замок Добройд монахи купили в 1995 году за несколько сот тысяч фунтов. Он находился в полнейшем запустении. Монахи решили создать в нем свой центр — центр имени Лозанга Драгпы[101], — где за символическую плату обучали основам своей веры, традициям и медитированию всех, кто в том нуждался, что было весьма великодушно с их стороны, ведь взамен от своих учеников они требовали, чтобы те помогли им восстановить замок. Двери центра были открыты для всех, в любое время года. Если вы не знаете, чем занять себя, но стремитесь приносить пользу, настоятельно рекомендую вам обратиться в этот центр.

— О. — Передо мной неожиданно вырос мужчина с бритой головой в длинном красном одеянии. Очевидно, монах, предположил я. — Привет.

— Привет, — поздоровался я. — Милое местечко.

— Спасибо. Ты с телевидения?

— Да.

— Добро пожаловать.

И он пошел вместе со мной.

Звали его Лайам, и ему нравилось в замке.

— Сюда приходят, чтобы обрести внутренний покой, — объяснил он. — Любой может найти здесь пристанище. Причем не обязательно быть буддистом. Люди просто могут жить с нами, освобождая свое сознание от негатива. Наша задача — способствовать тому, чтобы люди на земле жили в мире и счастии.

Беседуя, мы с Лайамом гуляли вокруг замка. Потом нашли скамью и сели.

— Здесь мы постигаем простые вещи... например... что нужно ценить каждое мгновение своей жизни, — продолжал Лайам. — И жить каждый день так, будто это последний день твоей жизни на этом свете. Нет, пожалуй, я выразился слишком сильно. Попробую сказать иначе. Понимаешь, мы должны постоянно сознавать, что сегодня мы можем умереть.

Я удивленно вскинул брови. Лайам размышлял.

— Хотя это еще более сильно сказано, да? Я имею в виду вот что: мы должны сознавать, что, возможно, ты и я умрем сегодня.

Проклятье. Я нахожусь в уединенном замке в городе под названием Смертоубийство с человеком, который настойчиво меня убеждает, что, возможно, сегодня я умру.

— Это не значит, что мы сегодня умрем, — добавил он, поднимая палец. — Но... это не исключено.

Признаюсь честно, от его слов мне легче не стало, но Лайама уже было не остановить. Мы находились на пути к экзистенциализму.

— Оба утверждения — что, возможно, мы не умрем сегодня и, возможно, что мы сегодня умрем — абсолютно верны. Но первое более существенно, ибо в этом случае мы понимаем, что должны ценить каждое мгновение своей жизни.

— Вообще-то от таких утверждений становится страшновато, — сказал я. И не кривил душой. Не спорю, я буду ценить каждое мгновение своей жизни, но, скорее всего, спрятавшись под кроватью.

— Да, пожалуй. Но понимаешь, в чем дело, Дэнни, человек очень легко приобретает такую черту, как самодовольство. Если человек сознает, что он смертен, как говорит Самтен, он становится более восприимчивым и, как ни смешно это звучит, чувствует себя более живым. Ладно, давай пройдем туда...

Следующие полтора часа съемочная группа программы «Ричард и Джуди» снимала, как я вместе с монахами рублю сельдерей, убираю туалеты, блуждаю по саду и, вообще, делаю все, что делают монахи. Я чудесно проводил время. Везде, куда бы я ни пришел, обритые наголо монахи принимали меня с распростертыми объятиями, и я постепенно проникался любовью к их образу жизни. Это трудно объяснить, но здесь от всего исходило... тепло. Было видно, что они по-настоящему счастливы. И безмятежны. Меня научили медитировать, накормили шикарным обедом, я познакомился с их учением.

Наконец режиссер объявил перерыв.

— Вы сняли, что хотели? — спросил я.

— Да, — подтвердил Джим. — Хотя нам нужно что-то... еще.

Я энергично кивнул.

— Что же?

— Сам не знаю... просто... получается как-то все очень... положительно.

— Но монахи — положительные люди. Вообще все монахи. А буддийские в особенности. Они славятся своей положительностью.

Что верно, то верно. Редко услышишь о том, что буддийский монах попытался похитить кого-то или обмануть пенсионера. В чем бы ни обвиняли буддийских монахов, но в одном им надо отдать должное: они совершенно не способны обманывать стариков. Я называю это слабостью.

— Да, монахи — симпатичные люди, — согласился Джим. — Просто мне кажется... э... что ты уже увлекся буддизмом...

— Замечательная религия!

— Да, но... понимаешь, если ты уже решил пойти по пути буддизма, тогда, пожалуй, нет смысла снимать тебя дальше. Потому что ты уже сделал свой выбор. Так что постарайся глубже вникнуть в их жизнь... покажи их под другим углом.

— Ладно. — Я твердо вознамерился найти нужное решение. Мне представился шанс сняться на телевидении, значит, я должен оправдать ожидания тех, кто в меня поверил.

— Сам придумай, как это сделать, — сказал Джим и пошел решать какие-то важные вопросы.

Мы с Джеффом ели печенье. Он сказал, что догадался о том, что я голоден, ибо даже за тридцать шагов слышал в наушниках, как у меня урчит в животе.

— Я должен как-то показать их под другим углом, — поделился я с ним своей проблемой. — Представить их со всех сторон. Ума не приложу, как это сделать.

Джефф откусил печенье и задумался.

— Попробуй их поддеть, — посоветовал он.

— Поддеть?

— Выведи их из себя. Они слывут самыми невозмутимыми людьми на свете. Попытайся их рассердить. Это будет сенсация, гвоздь программы.

— Рассердить монаха? — недоверчиво произнес я. — Ничего не выйдет! Они же спокойны, как слоны!

— Ну... попытка не пытка. Хоть будет что вырезать при окончательном монтаже. Придай своему репортажу остроты. Покажи более темные стороны монахов.

— У них нет темных сторон.

Честно говоря, мне эта затея не улыбалась. В конце концов, Робин предложил залезть в душу к буддийскому монаху, но не дергать же его за титьки. С другой стороны, ведь это совет профессионального телевизионщика! К тому же я знал, зачем я здесь, и вовсе не хотел строить из себя капризную примадонну. Посему я кивнул и сказал, что это хорошая идея. По сути, это был единственный выход.

Нехотя я стал думать, как бы мне рассердить буддийского монаха.

Я бродил по замку, перебирая в уме разные способы и средства.

Через некоторое время мне предстояло познакомиться с Самтеном, и я вовсе не хотел, чтобы он принял меня за извращенца, питающего ненависть к монахам. И вдруг я увидел пруд. Если все мои задумки не дадут результатов, рассудил я, всегда можно столкнуть монаха в воду. Хотя, пожалуй, это слишком. Да и негоже подавать дурной пример. Что, если в отдаленном будущем молодые люди, пожелавшие пойти по моим стопам, из моего опыта усвоят только то, что надо напиваться и сталкивать монахов в пруд?

— Значит, через некоторое время ты встречаешься с Самтеном? — спросил какой-то монах, сидевший на скамье, куда я присел на минутку, чтобы успокоиться.

— Да, надеюсь, — ответил я.

— Здорово. Тебе повезло. Он потрясающий человек. Тебе понравится. Он удивительный.

— В самом деле?

— Да. Он удивительный.

— Чем же?

— Чем? Да тем, что он удивительный. Когда говоришь с ним, кажется, что ты единственный человек на свете. Он самый духовный из всех людей, которых тебе доведется встретить. Все знает. О чем бы ты его ни спросил, у него на все есть ответ. И он потрясающе терпелив, образец терпения и выдержки для всех, с кем он общается.

— И впрямь неординарный человек, судя по твоим словам, — сказал я с искренностью в голосе.

— Да. Неординарный, — подтвердил монах. — Удивительный.

Неожиданно кто-то меня окликнул. Я повернул голову на зов и в одном из окон замка увидел Джима.

— Дэнни! Ты готов?

Я кивнул и начал собираться с мыслями.