Подъем на Менез был трудным и долгим. Надо было цепляться за кусты, карабкаться на скалы.

Взойдя на вершину, Йанник обернулся. Позади себя он увидел множество детей, своих ровесников, которые пытались, как это сделал он, вскарабкаться по склону, цепляясь за неровности. Но они скатывались вниз, как только им удавалось подняться. Пучки травы или дрока, за которые они хватались, оставались в их руках; камни, за которые они держались, падали и тащили их за собою.

«Бедные ребятишки! — подумал Йанник. — Хотел бы я им помочь, но их слишком много».

К тому же палочка не оставляла ему свободного времени. Теперь она вела его к часовне, стоявшей на самой вершине горы, почти так же, как капелла Святого Эрве на горе Менез-Бре. Дверь часовни распахнулась. У алтаря стоял священник в черной ризе с большим серебряным крестом — так, как служат панихиду по умершим.

Как только Йанник вошел, священник обернулся к нему.

— Поможешь мне отслужить мессу, мой мальчик? — спросил он.

Йаннику показалось, что он где-то слышал этот голос.

— Да, конечно, отец мой!

Не успел Йанник произнести свое «да», как часовня и вместе с нею священник исчезли.

Белая палочка снова пустилась в путь, и мальчик по-прежнему шагал за нею.

Они пришли на перекресток, куда выходили три дороги. Они были проложены так близко друг к другу, что казалось, будто дорога одна. На перекрестке стояли два человека, в руках они держали косы, скрестив их над дорогой.

«Сейчас они меня разрубят», — подумал Йанник.

Чтобы миновать страшную арку, образованную косами, он низко наклонил голову, набрал в легкие воздуху и рванулся вперед.

Ему было очень страшно, но благодаря своей палочке он снова прошел препятствие без помех.

Неподалеку от этого места слева от дороги он увидел замок, его фасад был пробит тысячами дыр. Все они алели ярким светом, как будто внутри горел огонь кузни. Трубы выбрасывали клубы густого дыма, который не поднимался, а тут же опадал пеплом на землю. Йанник видел, как двигались странные силуэты в освещенных огнем окнах. Он слышал резкие, пугающие крики. Невыносимый запах серы душил его. Он поспешил уйти подальше от этого места.

И вот еще несколько пройденных лье, и он достиг другого замка. Но этот был совсем иным. Представьте себе лес башенок, таких же легких и стройных, как башни Бюлата или Крейскера[51]. Йанник ничего подобного никогда не видел. Флюгеры вращались над башенками и издавали — нет, не скрип, а сладостные звуки. На пороге замка палочка остановилась. Она постучала три раза в дверь, и дверь открылась. Войдя, Йанник очутился внизу великолепной лестницы. Он поднялся по ней. Наверху начинался коридор, он становился все шире, когда Йанник шел по нему. Коридор освещался звездами, висевшими под потолком. Каждая звезда сверкала волшебным огнем. Коридор замыкал портик, под его аркой покачивалась люстра, от которой шел свет, яркий, как солнце. С другой стороны портика открывалась анфилада нарядных комнат. Йанник обошел их все; широко раскрытыми глазами смотрел он на эти богатства и все-таки старался запомнить до мелочей все, что видел справа и слева.

В первой комнате распевали птицы.

Во второй стояли четыре кресла и на каждое были положены по короне и по поясу.

В третьем — только два кресла. На одном — еще одна корона и еще один пояс. В другом кресле сидел священник, лица которого Йанник не рассмотрел.

После этой комнаты шли другие, дальше виднелись еще, но белая палочка не повела Йанника дальше. Паломничество явно было окончено, и палочка вернулась на дорогу в Кербельвен.

Возвращение тоже было черной ночью. Если бы Йанник выпустил палочку из рук в этот момент, ему ничего другого не осталось бы, как умереть от отчаяния, словно слепому, оставшемуся в одиночестве в незнакомом месте. Вот почему он крепко держал палочку в руке.

Сколько времени шел он так в потемках, он не мог бы сказать.

Наконец ему показалось, что тьма стала рассеиваться. Но это еще не был день. И даже не предрассветные сумерки; это все еще была серая мгла, но глаза уже начинали потихоньку в ней что-то различать. По канавам вдоль обочин он признал дорогу в Кербельвен и увидел, что он уже недалеко от поместья. И действительно, скоро он ступил на аллею. Под каштаном он увидел свет, и, залитый сиянием, перед ним оказался его крестный на том самом месте, где оставил его Йанник.

— Ну что, мой крестник, — заговорил священник, — вот ты и вернулся, живой и здоровый, как кажется.

— Да, это так, крестный.

— Ты запомнил то, что ты видел, и сможешь рассказать мне подробности?

— Точь-в-точь, крестный.

— Так начинай же. А я буду объяснять все шаг за шагом.

— Сначала, крестный, я должен был пройти через овраг, где были только колючие кустарники и терновник.

— Это первая дорога в рай, мое дитя.

— Затем я видел две горы, которые бились друг с другом.

— Это люди, недовольные своей участью и ревнующие к участи другого. Они разбиваются сами, стремясь разбить другого. Потом?

— Потом я оказался перед красным туманом, он был как кровавое дыхание волн разъяренного моря.

— Волны — это люди, женатые неудачно или которых женили против их воли. Они все время кусают друг друга, пока не перегрызутся до смерти. Дальше?

— Дальше я увидел тучных коров, которые находили удовольствие там, где нечего было есть.

— Это были люди, смиренно принимающие все, что бы ни случилось; даже полную нищету они переносят, не сетуя на божественное провидение.

— После этого я пришел на луг, где истощенные коровы умирали от голода, стоя по брюхо в сочной траве.

— Это скряги, мой мальчик, те, кому хотелось бы весь мир собрать в одну яичную скорлупу. Они не насытятся, пока остается хоть самая малость, которая им не принадлежит.

— Я вошел под сень огромного леса. Птицы, черные или серые, кружили над деревьями, но не могли сесть на ветви.

— Это те, кто присутствовал на мессе телом, а не душой. Они молились губами, а мысли их были далеко. Бормотали «Господи, помилуй», а сами думали: «Дали ли корму поросенку?», «Положила ли служанка сало в суп?» Их дух без конца порхает и не может задержаться на одном самом важном занятии — на спасении.

— Когда я углубился в лес дальше, я встретил тучи белых птиц. Они сидели на белых ветвях и чудесно пели.

— Это те, кто не заслужил рая, но чист и не нуждается в очищении. Они несут сладостное покаяние между небом и землей.

— Я подошел к подножию горы. Там была лужайка с травой, нежнее бархата. Легкий ветерок проносился над ней и нес с собою сладкий запах. Потом какие-то голоса начали петь так красиво, но печально. Никогда я не слышал такого чистого и грустного пения.

— Эта мягкая лужайка, крестник, нежная плоть младенцев, умерших без крещения. Сладкий запах — это аромат крещения, который ждет их в день Страшного суда. Они поют так чудесно, потому что петь их учат издалека ангелы. Но голоса их печальны, потому что они сожалеют о том, что потеряли своих матерей, но не нашли Бога.

— Когда я поднялся на вершину горы, обернувшись, я увидел толпу детей моего возраста, которые тоже пытались, как я, одолеть гору, но это им не удавалось. Признаюсь, это ранило мое сердце, крестный.

— Это мальчики, умершие до своего первого причастия. Они смогут взойти на гору, когда Иисус Христос хлопнет трижды в ладоши, чтобы призвать их к себе.

— На другой стороне Менеза, крестный, была часовня. У алтаря стоял священник. Он спросил, не помогу ли я ему отслужить мессу. Но как только я сказал «да», он исчез.

— Этот священник, дитя мое, это я. Все остальные между нами, это те, кто совершил какой-то проступок, который нужно искупить; они ждут перед ступенями алтаря, чтобы мальчик из хора, помогавший во время службы при их жизни, сделал то же самое и теперь, когда они мертвы.

— И потом я пришел на перекресток трех дорог, которые, как казалось, шли в одном направлении. Я испугался двух мужчин, закрывавших проход косами, скрещенными над ним.