Она пришла.

— Матушка, — умолял юноша, — на этот раз сделайте это от всего сердца и изо всех сил!

Она принялась бить его с таким ожесточением, что пот лил с нее, как дождь в грозу, и кровь из тела Ноэлика разлеталась брызгами, как вода из лейки.

Под конец, почувствовав, что у нее немеет рука и прерывается дыхание, она закричала:

— Я не могу больше, мой бедный мальчик, я больше не могу!

— Нет, нет! Еще! Матушка, заклинаю вас! — слышала она голос своего ребенка, и такое было в нем отчаяние, что Грида обрела второе дыхание. В голове ее стоял гул, ноги подкашивались, но она собрала последние силы и ударила. И тотчас же упала навзничь.

Благодарение Богу! Этого последнего усилия оказалось достаточно!

Лежа на траве кладбища, она увидела, как тело сына, ставшее белым как снег, стало тихо подниматься в небо, как голубь, набирающий высоту. Когда он поднялся над нею, он сказал:

— Матушка, любя меня слишком сильно при моей жизни, оплакивая меня слишком горько после моей смерти, вы едва не лишили меня вечного блаженства. Чтобы я обрел спасение, вам пришлось пролить столько же моей крови, сколько слез вы пролили обо мне. Теперь мы квиты. Благодарю!

И с этими словами он растворился в небе.

После этой ночи Грида Ленн больше не плакала. Она поняла, что ее сыну было лучше там, где он был теперь, и что лучшего места он никогда бы не нашел на земле.

Всякий покойник, кто бы он ни был, обязан вернуться[43] трижды.

Камм ар Гюлюш, прозванный так, потому что он хромал на одну ногу, был сапожником в Плугрескане. Он был женат первым браком на Луизе Ивонне Марке. Она была женщина тихая, всегда немного грустная, мало кто видел, как она улыбается, видно было, что ей не суждено долго жить на этом свете. И действительно, она умерла, родив на свет дочь — точный свой портрет. Так что Камм ар Гюлюш остался вдовцом с ребенком на руках. Но он был не из тех мужчин, кто вдовеет долго. А так как он, несмотря на хромоту, был парень весьма красивый и зарабатывал неплохо, он быстро нашел себе партию.

Меньше чем через три месяца после смерти Луизы Ивонны Марке он вступил во второй брак с девушкой из Сен-Гонери, которая по характеру была полной противоположностью его первой жене. Насколько та была меланхолична, не очень любила шумные сборища, предпочитая больше оставаться дома, настолько эта обожала движение, танцы, развлечения.

— На этот раз у меня одно сплошное «Да здравствует радость!»[44], — говорил сапожник на свадьбе.

Свадьба была на пасхальной неделе, когда начинается время пардонов. В это время, как вы знаете, каждое воскресенье где-нибудь происходит праздник. Так вот, Жанна Люзюрон, новая жена Камма ар Гюлюша, решила не пропустить ни одного из них.

Муж пытался было возражать поначалу, ссылаясь на ребенка, потому как вообще-то он не был плохим отцом.

— Ба! — ответила ему жена. — Ребенок и так вырастет, никуда не денется!.. И потом, я же выходила замуж за вас, а не за эту маленькую плаксу.

Плаксой девочка, действительно, стала, но, без сомнения, потому, что чувствовала себя брошенной.

Пока ее отец и мачеха гуляли и праздновали то там, то сям, возвращаясь нередко поздней ночью, бедная малышка оставалась дома совсем одна, в своей колыбельке, неухоженная и голодная, за дверью, запертой на ключ. Правда, ключ Камм ар Гюлюш на всякий случай оставлял соседке, старухе Пебель, которую он просил время от времени приглядеть за девочкой. Но старая Пебель (Пебель-гоз), сама полубеспомощная, была больше занята вязанием шерстяных жилетов, которые она продавала рыбакам, чем ребенком Камма ар Гюлюша. Ее хватало только на то, чтобы иногда послушать, не кричит ли бедное создание. А так как старушка была еще и глуховата, то услышать она могла только необыкновенно громкий крик. Вот почему, когда на следующий день после какой-нибудь веселой прогулки, куда сапожник сопровождал жену, он спрашивал у Пебель-гоз: «Ну как, кума, малышка хорошо себя вела вчера?» — Пебель неизменно отвечала: «Как ангел!»

А самое любопытное, что это и в самом деле было так. Маленькая Розик, такая капризная, когда мачеха делала вид, что нянчится с нею, казалось, напротив, прекрасно себя чувствовала в ее отсутствие. Можно было подумать, что она счастлива, только когда ее оставляют одну. И вместо того чтобы чахнуть, она расцветала. Так что Камм ар Гюлюш мог без угрызений совести продолжать свою веселую жизнь с Жанной Люзюрон.

В поселке, однако, удивлялись, видя, как ребенок, за которым так плохо смотрели, так прекрасно рос. Другие матери судачили об этом между собою. Большинство из них намекали на то, что во всем этом было что-то сверхъестественное. Одна из них, Педрон, торговка грушами, решила все разузнать. Как-то вечером, когда сапожник и его жена слонялись где- то, она словно случайно подошла к окну их дома и заглянула внутрь. И тут же отскочила в сторону, не веря своим глазам. Маленькая Розик была не в колыбельке, а сидела на коленях женщины, которая ласкала девочку и играла с нею. И эта женщина — Педрон узнала ее сразу — была ее покойная мать, Луиза Ивонна Марке, совсем как живая, за исключением того, что она смеялась, чтобы заставить смеяться и девочку.

Сначала Педрон испугалась, но скоро ее разобрало любопытство. Она заглянула снова и на этот раз отчетливо увидела мертвую, которая расстегнула лиф, вынула круглую, наполненную молоком грудь и дала ее ребенку. Педрон тихо отошла и побежала за Пебель-гоз, чтобы та тоже посмотрела. И другие женщины пришли и тоже стали свидетелями.

Разумеется, на следующий день в поселке говорили только об этом. Дошло до Камма ар Гюлюша, и он поклялся больше не покидать дома, и его жена тоже перестала показываться на сборищах. Но ребенок вскоре начал хиреть. Мертвая мать больше не приходила кормить и нянчить девочку, и через месяц она сама ушла к матери в иной мир.

Старый Фанши из Кермариа-Сюлар умер, не оставив детей, и его ферма перешла к его дальним родственникам, которые тут же поспешили ее продать. Ее купила вдова Салльу. Сама она не умела вести фермерское хозяйство и потому поселила на ферме своих слуг — молодого парня и служанку.

Парень, которого звали Жобик, сказал как-то утром служанке — ее звали Монна:

— Пойду пройдусь по полям, посмотрю, что там нужно сеять. Приготовь мне обед попозже.

— Хорошо, — ответила служанка. — А я пока обойду дом и посмотрю, где что лежит.

Жобик отправился в путь. Он пересек дворик, осмотрел фруктовый сад, потом прогулялся по целине. Уже прошло примерно два месяца, как умер Фанши. В течение этих двух месяцев все заросло буйными сорняками.

— Однако, — размышлял Жобик, — сразу видно, что хозяина больше нет.

Фанши слыл самым старательным хлебопашцем в кантоне. Когда он был жив, его земли на четыре мили в округе, от Луаннека до Миниги, считали самыми ухоженными.

— Сейчас он бы их не узнал, — продолжал говорить сам с собою Жобик. — И я не уверен, что смогу один привести их в то состояние, в котором они были. Очень, очень жаль, правда!

Проговорив это, он вдруг застыл от изумления.

С того места, где он стоял, его глазам открывались самые плодородные земли владения. Так вот, там, на пологом склоне холма, какой-то человек, управляя плугом без лошадей, вел по земле поразительно ровную борозду. Лицо его было затенено фетровой шляпой с широкими полями, ее бархатные ленты падали на спину вместе с длинными седыми волосами. Он пахал молча, и комья земли переворачивались сами собою.

Жобик окликнул его, но он, как показалось, не услышал. Тогда Жобик стал внимательно его рассматривать. По росту, по походке, по одежде, которая на нем была, в нем безошибочно можно было признать Фанши.