У нас был прекрасный участок с зарослями дрока на склоне холма, недалеко от дома. Всегда кто-нибудь забирался туда, чтобы срезать дрок без нашего разрешения. В конце концов мой старший брат однажды вечером решил там спрятаться, чтобы подстеречь вора. Он собирался уходить, и вдруг я увидела, что он направляется к печи.

— Пожалуйста, — стала я просить, — не бери ружья!

Но он даже слушать меня не захотел.

Через час он вернулся, бледный от злости.

— Кто-то не только украл наш дрок, но еще и отнял у меня ружье.

И брат рассказал нам, что только он поднялся на склон холма, где рос дрок, как кто-то, прятавшийся по другую сторону, неожиданно схватил ружье за дуло, вырвал его из рук и скрылся вместе с ним.

— И ты не разглядел, кто это был? — спросил отец.

— Разглядел: это Эрве Бидо, шорник, я его узнал.

— О! Этот мошенник... Можешь поставить крест на ружье, ты его больше не увидишь.

— Как бы не так! Завтра же утром, не позднее, добром или силой, но я его верну.

— Нет. Шорник отнесет его в мэрию и скажет, что он застал тебя на охоте, а она сейчас запрещена. Тебя оштрафуют, вот и все, а ружье конфискуют.

— Что, может, я не имею права защищаться от воров?

— А как ты докажешь, что он воровал? У тебя есть свидетели?

— Проклятье! — вскричал брат. — Ладно, я не стану требовать назад мое ружье, но если завтра до вечера, в этот же час, Бидо мне его не принесет, клянусь — не стоять мне на этом месте! — я предам его святому Иву!

— Не произноси таких слов! — вскликнул отец. — Ты не понимаешь, что ты на себя берешь!

— Тем хуже! Я не отступлюсь! Пусть знает, что такое Право и Справедливость!

Мы надеялись, что за ночь он успокоится. Но утром спозаранку он уже был на ногах и так же зол, как и накануне.

— Ты куда собрался?

— К Анне Руз.

Эта Анна Руз, старая богомолка, странница, знала все молитвы, которыми можно и вернуть жизнь людям, и отнять ее. Она жила недалеко от нас, в жалкой хижине из соломы и глины, куда во всякий час, и днем и ночью, к ней приходили люди за советом. Так вот, к ней-то и отправился мой брат, он позвал ее к нам в дом ужинать в тот же вечер: так полагалось, когда пользовались ее услугами. Вернулся он немного успокоившись, объявил нам, что старуха придет, как только стемнеет, и ушел работать в поле. Но отец продолжал волноваться.

— Только бы Уанн, — (так звали моего брата), — только бы Уанн не ошибся... — повторял он все время.

Наконец, не находя себе места, он решил воспользоваться отсутствием брата и попытаться уговорить шорника отдать ему ружье. И он пошел к нему в село.

— Послушай, — сказал отец шорнику, — Уанн решил дать делу ход. Если ты все не исправишь, он обратится к святому Иву, чтобы тот вынес свое решение.

— Да чихать мне на святого Ива, и на твоего сына, да и на тебя, — ответил дерзкий шорник.

— Ну что ж, если случится беда, пеняй на себя, — ответил ему отец.

Возвратившись, он рассказал мне, как шорник отнесся к его попытке.

— Не говори об этом брату, — попросил он меня, — пусть все идет своим путем.

К концу дня, когда наши люди возвращались после работы, появилась Анна Руз. Она переоделась в воскресную одежду и надела дорожную обувь — тяжелые мужские башмаки. Она села за стол вместе с нами, а когда ужин закончился, подождала, пока слуги уйдут из кухни, прежде чем заговорить о деле, из-за которого ее пригласил брат.

— Ну, так как, — сказала она, обращаясь к моему отцу, — вы согласны, Захария Прижан, чтобы я совершила от имени вашего сына паломничество к святому Иву Справедливости?

— Да, — ответил отец, опуская голову.

— А вы, Уанн Прижан, — продолжала она, повернувшись к брату, — вы по-прежнему твердо уверены, что хотите испытать судьбу?

— Даже больше, чем раньше, — громко заявил он, — пусть святой Ив решит между нами.

— Тогда повторяйте за мной:

У нас с отцом вся кровь в жилах застыла до капли; а брат повторил молитву следом за старухой, не дрогнув.

— Ну что ж, — сказала старуха. — Теперь вам надо обзавестись двумя вещами: во-первых, монетой в восемнадцать денье, и во-вторых — горстью гвоздей, без счета.

В те времена редко где не хранили разные старинные монеты, которые уже не были в ходу, но которые, как верили, приносили счастье. Так что мой отец направился к шкафу, достал оттуда коробку со старыми монетами и нашел в ней монетку, которую потребовала Анна Руз; потом спустился вниз, в службы, и с закрытыми глазами захватил горсть гвоздей из сундука, где вперемежку лежало всякое железо.

— Вот, — протянул он все это провидице.

Она послюнила палец, нарисовала им крест на лиарде и опустила его за корсаж, а гвозди она спрятала в карман своего фартука.

— Не хочу быть слишком любопытным, но, может, Анна, откроете, как вы собираетесь действовать? — спросил отец.

— Мне нечего скрывать, — ответила она, — ведь я делаю это для вас. Эту ночь буду бодрствовать, молиться, а завтра утром, как петух пропоет, уже одетая, пойду сначала в приходскую церковь, там помолюсь недолго, потом остановлюсь перед порогом Эрве Бидо, вашего противника, перекрещусь трижды левой рукой, и только тогда отправлюсь в путь. Главная моя забота — ни с кем не сказать ни слова и на приветствия не отвечать, пока не скроется из виду колокольня нашей церкви. По пути мне нужно остановиться на трех перекрестках и каждый раз трижды перекреститься, и все левой рукой. Когда приду в Трегье, дождусь заката и только тогда переправлюсь на другую сторону реки, туда, где стоит часовня. Если вокруг никого не будет, подберусь к слуховому окну без стекла, которое сделано в скате крыши, и брошу в него горсть гвоздей. Потом трижды обойду дом святого, идя против движения солнца, как это делается во упокоение умерших, и прочту трижды «Де профундис» во имя спасения заблудших душ. Потом войду, положу лиард на алтарь у ног святого и скажу: «Ты знаешь, зачем и для кого я здесь; это плата, сотвори суд». Вот, Захария Прижан, теперь вы такой же ученый, как я.

— Да, — прошептал мой отец, — и все же это страшно.

— Если вы почувствуете сожаление, один или другой, этой ночью — подумайте, у вас еще будет время, пока не пропоет петух, чтобы отказаться.

Сказав это, Анна Руз пожелала нам спокойной ночи и ушла к себе. Мой брат тоже побрел к конюшне, где он спал; я улеглась в постель. И отец остался один в раздумье перед остывающим очагом, при свете смоляной свечи. Он был очень печален. Я никак не могла уснуть, и между створками моей кровати мне было видно, что он закрыл лицо руками и что он плачет. Мне хотелось бы его утешить, но у меня и самой было тяжело на сердце, и я не находила что ему сказать.

Вдруг мне показалось, что кто-то топчется по навозу во дворе. Я позвала:

— Отец!

— Что, дочка?

— Там кто-то есть, на дворе.

Он поднялся, отодвинул засов на двери и, приоткрыв створку, спросил:

— Это ты, Уанн?

— Нет, — послышался голос, — это я, Эрве Бидо, шорник... Я скверно вас принял этим утром, виноват; я пришел помириться и вернуть ружье.

— Входи, — сказал мой отец.

Я вздохнула так, как если бы у меня с груди сняли тяжесть весом в пятьсот ливров[28]. Мой отец принес кувшинчик сидра, и мужчины выпили вместе за здоровье друг друга, как друзья. Когда Бидо стал прощаться, отец сказал ему: