— За мной задержки не будет.

— Михаил Михайлович, — говорит главный инженер, — поручение я выполнил.

— Вы, Валентин Фролович, немало уже поручений подпольного комитета выполнили! Пользуюсь случаем объявить вам нашу благодарность…

— Я не об этом, — досадливо машет рукой инженер, — последнее поручение было у меня о пенсионерах. Я выяснил, кому помогал собес, отобрал стариков и больных, не могущих прожить без нашей помощи, и вношу это дело на усмотрение комитета…

— Дельно придумано, — говорит старик доменщик. — средства соберем у народа, и пусть все знают, что и под врагом у нас существует советская жизнь!

— И вот еще, товарищи, небольшое предложение, — добавляет секретарь райкома, — давайте-ка мы устроим для нашей молодежи вечеринку. Им предстоит выполнение серьезных заданий: диверсий, взрывов, поджогов, боев. А тут еще о "Молодой Гвардии" слухи. Пускай повеселятся, ведь молодость требует, мы их и так, как в монастыре, держим!..

— На вечеринках как раз и накрывают! — отзывается недовольно старик Иван Иванович.

— А мы охраним! — убеждает Кузьма Павлович, доменщик. — С умом только организовать!

— Поддерживаю, — басит бородач шахтер.

— Я тоже за, — присоединяется инженер.

— Вот и добре, — резюмирует секретарь райкома. — Так и сделаем. Первое заседание вышло несколько информационным. Но нам некогда, да и не о чем особенно разводить дискуссии. Важно, что мы видим друг друга, работаем, верим в нашу победу, держим связь с ЦК и ведем одну жизнь с нашей прекрасной непобедимой страной!

И секретарь райкома встает, торжественно, хоть и вполголоса, запевает: "Вставай, проклятьем заклейменный…"

Подпольный райком в полном составе поет гимн.

Собралась молодежь на вечеринку.

Небольшая комнатенка, молодежь "беспартийная" — подростки, девушки. Все разряжены, у девушек блестят глаза и горят щеки. У парней примочены чубы и с трудом сделаны прически. Сколько голов — русых, темных, золотистых! Платьица, чудом уцелевшие от жадных рук захватчиков, выглажены, накрахмалены, подогнаны к похудевшим фигурам. У парней — гимнастерки, пиджачки, чистые, новенькие спецовки. Лица юные, радостные.

— поют молодые голоса.

Ворчит ласково на столе кипящий самовар. Разнокалиберные чашки, стаканы. Вареная картошка, битая, трепаная вобла, куски мяса, хлеб.

— Ребята, — кричит девушка, в ней с трудом можно узнать Фросю, так она помолодела и похорошела, — ребята! Ну, помолчите же секундочку! Я предлагаю выпить этот бокал скромного свекольного вина до дна — за нашу, ребята, молодость! Смотрите друг на друга: ведь мы помолодели на сто лет! Умылись, причесались, оделись, собрались дружной семьей — и снова молоды, товарищи! Я уже было думала, что сразу в разряд престарелых перейду. Теперь вы понимаете, насколько помолодеем, когда придет Советская власть?!

— На двести лет, Фрося!..

— Тише, товарищи!

Федя стучит ножом по тарелке:

— Граждане и гражданки! Дайте Фросе закончить тост!

— Одним словом, выпили! — резюмирует Фрося и выпивает свою рюмку до дна.

— Итак, мы расстаемся, Федя, — с деланным спокойствием говорит Майка, — если бы знала такое дело — ни за что бы тебя не обучала на радиста!

— Честное слово, Майка, — отвечает Федя, взяв руку девушки и держа ее в своих, — я не опозорю тебя, свою учительницу…

— Что мне с того?

— И рация всегда будет в полном порядке…

— Подумаешь!

— И в последнюю мою минуту я вспомню о родине и о тебе, Майка…

— Вспоминай, — отворачивает голову девушка, — мне какое дело, я все равно не узнаю… Ах, зачем я научила тебя!.. Тогда б меня никуда и не посылали. Я даже не знаю, куда еду! Может, это где-нибудь на безлюдном острове. Ведь буду все время за тебя волноваться!

— Вот, — поднимая руку, как для клятвы, говорит Федя, — даю тебе верное нерушимое слово: быть сознательным, выдержанным комсомольцем, а не лихачом!

— И обещай не делать мин…

— Клянусь тебе, мины для меня с сегодняшнего дня не существуют! По, Майка, если я пройду минную подготовку без отрыва от основного производства?

— Все равно, мины я тебе запрещаю!

Два парня, ходившие в больницу в немецкой форме и познакомившиеся там со связным, и сейчас сидят возле него и наперебой подсовывают угощение.

— Вот у нас на Полтавщине, — говорит один из них, веселый и озорной белобрысый парень, — у нас, кто ста вареников в один заезд не осилит, того и на вечерку не берем… А у вас, Микита?

— У нас, Панько, — медлительно формирует слова высокий, сухощавый и решительный Микита, — у нас на шахте смотрят не на вареники, а на добычу… На уголек, понятно?

— У вас там, наверное, проволоку глотают — вишь какой ты, как на проволоку надетый!

— Зато не полтавская галушка, как ты!

— Тише, ребята, — сдерживает дружков связной, — от ваших разговоров у меня кости начинают зудеть! Добудьте мне лучше гитару… Когда-то я с этим зверем был знаком…

— Момент! — оба друга отправляются на поиски.

— Как рука, Алексей? — спрашивает очутившаяся рядом Фрося.

— У тебя такие ласковые лекарства, Фрося, что я бы назначил тебя сразу доктором медицины…

— Говоришь, а сам, верно, смеешься в душе!.. Ты в столице жил, а мы в Донбассе спокон веку.

— Милая моя девушка… Ведь ничего я тебе не имею права ни рассказать, ни намекнуть… После войны разве…

— А встретимся, Алеша?

— Непременно, и в обязательном порядке!

— И ты уже будешь не Алеша, а, может, Гриша?

— Все может быть, милая моя, да разве сам-то я не останусь таким, как вот сижу перед тобою и смотрю в твои ясные глаза…

— Я обещаю помнить всю жизнь, Алеша… Мало тебе?

— Пока не забудешь, Фрося.

Нежная девичья рука треплет милые кудри, о которых еще несколько дней тому назад девушка и понятия не имела, смотрит в глаза, ставшие ей дорогими, и радость заливает ее сердце.

— Не троньте меня! — звучит тоненький голосок, и Миля, четырнадцатилетняя девушка-подросток, поднимает от стола горько заплаканное личико. — Я от радости плачу. И мне жалко наших ребят. И сестричку жалко. Мы с ней близнецы… Как их там били! Обещали выпустить, если ребята назовут врагам нас всех — ну, Федю, Фросю, Колю, Майку, Микиту, Панька, ну всех… Они, верные присяге, не назвали ни одного человека! Не назвали и так умерли. Знали, помнили о нас, но не назвали… Поклянемся же, товарищи, никогда не забывать их, и пусть они с нами живут до последнего часа!

— Друзья! — вскакивает со своего места Федя. — Как можно говорить о забвении! Народ их так поднимет, как никогда и никого в истории не поднимали! Вот посмотрите сами на себя: обыкновенные парни и девушки, не ангелы, а, скорее, черти, образование очень разное, характеры иногда даже невыносимые! Но что получается! Много и о нас напишут впоследствии, и песни споют о наших делах, кое-кому и памятники готовятся… Да, да, не удивляйтесь, в таком большом деле все будет! Да не это же нас ведет каждодневно на бой с врагом! Что нас ведет, товарищи! Партия, молодость, любовь к жизни, ответственность за переустройство планеты! Остальное, так сказать, мелочи. Воспримем их философски. "Сочтемся славою, ведь мы свои же люди. Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм!"

— Правильно!