Между тем, западные союзники высадились в Нормандии.

Малышкин поехал во Францию. То, что он доложил по возвращении, потрясло нас:

– После высадки союзников находящиеся там русские части надо списать. Русские добровольцы вне себя. Они не могут понять, зачем они должны драться против войск союзников! Немецкая пропаганда насчет того, что русские солдаты завоюют свою свободу через немецкую победу над западными союзниками, бессмысленна. Немцы нарушили свое обещание свести небольшие русские части в полки и дивизии под общим командованием Власова. Добровольцев вновь обманули. Они говорят вполне законно: почему из частей удалили русских офицеров? Где генерал Власов? Почему русские батальоны по-прежнему включены в немецкие полки? И вообще на этом загадочном и зловещем Западе всё чуждо и бессмысленно.

Часть добровольцев прошла вместе с германской армией с 1941/42 годов уже, как говорится, огонь и воду. У них, несмотря на поражения, оставалось чувство, что немецкая армия сильнее своего противника. К тому же, они были «дома», они могли что-то делать, была какая-то цель. Здесь они стали просто пушечным мясом. Хозяевами положения оказывались американцы и англичане. Превосходство в воздухе и отличная техника производили сильное впечатление.

Малышкин рассказал, что некоторые добровольческие части храбро дрались и были разбиты, другие – русские, кавказские, среднеазиатские – бунтовали.

Пропаганда союзников обещала бойцам русских «батальонов» возвращение на родину, то есть к Сталину, или убежище в США и Канаде. Первое было равносильно выдаче в руки НКВД, второе – ссылке в еще более дальний и чуждый мир. Это показывало, что союзники не понимали, почему эти добровольцы дрались на немецкой стороне.

Большинство немецких командиров также недоумевало: что им делать с этими русскими, которых перебросили с восточного на западный фронт «из-за ненадежности»? Они требовали переводчиков и экспертов по русским делам, только не из Дабендорфа – этого «гнезда русских заговорщиков».

Импровизированное немецко-русское командование добровольческими частями работало скверно и часто теряло связь с подчиненными ему частями. Малышкин и его офицеры, естественно, были бессильны что-то сделать.

Генерал фон Нидермайер попытался, как было ранее задумано и обещано, свести батальоны в более крупные соединения. Хотя ему и удалось сформировать одно такое соединение под командованием русского полковника Буняченко и этим осуществить часть плана, но его дальнейшие намерения были сорваны похожим на бегство отступлением германских войск. Во Франции уже царил хаос.

Власов отказался от «батальонов» во Франции после того, что он называл «обманом Йодля». Про себя же он всё еще питал надежду, что растущая угроза самой Германии предоставит ему возможность собрать под своим знаменем разбросанные русские части и повести их на борьбу с подлинным врагом их народа. То, что Малышкин увидел на местах, окончательно разрушило эти надежды. И всё же Власов твердо решил поднять вопрос об этих людях, если его встреча с Гиммлером состоится. Оставалось ждать 21 июля.

«Что вы думаете о положении во Франции?» – спрашивали меня русские. Что я мог ответить?

Я решил попытаться облегчить положение «батальонов» на Западном фронте. Как всегда, я рассчитывал на поддержку Гелена. 19 июля я выехал в Восточную Пруссию, в главную квартиру ОКХ. Но Гелен лежал в лазарете с тяжелым заражением крови. Кёстринга (в штабе которого о положении во Франции знали еще меньше, чем я), Альтенштадта и Фрейтаг-Лорингхофена также не было. Поэтому, ничего не добившись, я выехал ночным поездом обратно и ранним утром 21 июля вернулся прямо в Берлин и Дабендорф.

На дороге от станции к лагерю мою машину остановили Власов, Трухин и Боярский. Они рассказали мне о покушении на Гитлера 20 июля и о его последствиях. Им были в то время известны два имени убитых заговорщиков: граф Штауфенберг и генерал Ольбрихт. Меня охватили мрачные предчувствия.

– Наши друзья, – сказал я.

– О таких покойниках не говорят как о друзьях, – заметил Власов. – Их не знают. Не забывайте этого никогда, Вильфрид Карлович. Я прошел сталинскую школу. Это только начало. Сейчас в Германии пойдет всё точно так, как у нас в Советском Союзе!

Вскоре мы получили более полные сведения о покушении на Гитлера и о смерти графа фон Штауфенберга. Постепенно стали известны имена офицеров, ставших жертвами нацистского режима. Это были имена тех наших друзей, которые с 1942 года стремились к изменению политики в отношении России и к ведению войны политическими методами. У них, вероятно, были различные конечные цели, и не все из них были готовы безусловно поддерживать планы Власова. Но, несомненно, эта группа делала все возможное в отношении Русского Освободительного Движения. Вот их имена: полковник граф фон Штауфенберг, полковник барон Фрейтаг-Лорингхофен, генерал Остер, генерал Ольбрихт, полковник барон фон Рённе, подполковник Кламмрот, полковник Шмидт фон Альтенштадт, подполковник Шрадер, генерал Штиф, генерал фон Треско, генерал Вагнер и многие другие. Генерала Гелена не было среди этих жертв. Счастливая случайность сохранила его нам. Из погибших после 20 июля 1944 года я особо хочу вспомнить полковника Фрейтаг-Лорингхофена.

Я уже упомянул об аресте руководителей и части членов НТС органами СД. Вскоре после этого, т. е. в конце июня, СД потребовал голов Трухина, Боярского и ряда других русских из Дабендорфа. ОКВ был бессилен. Генерал добровольческих войск Кёстринг, верный своему принципу быть только солдатом, отказался вмешаться. Мой третий начальник – начальник Берлинского округа – сказал, что русские политические дела вне его компетенции.

Когда полковник Мартин официально сообщил мне об этом и заметил, что он, к несчастью, не может вступиться ни за меня, ни за «покрываемых мною заговорщиков», я напомнил ему, что обвиняемый командир Дабендорфа лично подчинен, наряду с тремя другими инстанциями, ОКХ. Мой командир из ОКВ Мартин усмехнулся и сказал:

– Прекрасно, тогда я передам ваше дело, в порядке служебной принадлежности, вашему Отделу в Генеральном штабе! И это не в первый раз.

Я снова поехал в Мауэрвальд и явился сначала в штаб Отдела ФХО и затем в отдел II Генерального штаба, к Фрейтаг-Лорингхофену, который сразу же занялся вопросом об угрожавших арестах и коротко заявил:

– Всё необоснованно. СД будет разочарован. Головы не покатятся!

Этого было пока достаточно, чтобы отвратить непосредственную опасность: отдел II Генерального штаба ОКХ, а не СД отвечал за Дабендорф. Начальник этого отдела подполковник Шрадер составил едкий ответ СД. Когда мы совещались над проектом этого ответа, Шрадер заметил, что настало время «весь Дабендорф» изъять из ведения ОКВ и всецело подчинить его ОКХ:

– Рано или поздно ОКВ откажется от вас, тогда как мы здесь всё же достаточно сильны, чтобы противодействовать таким козням.

– О sancta simplicitas! – вмешался Фрейтаг, – неужели вы всё еще не поняли, что Штрик, со всей своей лавочкой, потому только и жив, что у него четыре разных начальника и, следовательно, нет никакого настоящего начальства. Он и тут сидит сейчас с нами лишь потому, что ловко балансирует между этими четырьмя стульями уже в течение ряда лет. Нет, дорогой, оставьте уж его действовать по-своему, пока это возможно, – при этом он крепко пожал мою руку.

Мартин порадовался моему успеху.

А когда я 27 июля позвонил в наш старый «клуб» в ОКХ, я был поражен страшной вестью о произошедшем накануне самоубийстве Фрейтага. Его выступление в защиту нашего дела и меня лично было его последней дружеской услугой.

Глубоко потрясенный, я поспешил к Власову в Далем. У него сидели Малышкин и Жиленков.

– Еще один очень близкий друг мертв: Фрейтаг-Лорингхофен, – сказал я.

– Я не знаю его, – сказал Власов с видом совершенно равнодушным.

– Ну как же, дорогой Андрей Андреевич, тот блестящий полковник Генерального штаба, который так часто бывал у вас…