Но не всегда можно было разграничить военные и политические вопросы, как того хотел Кёстринг. Так, например, он не мог не дать своего подтверждения на заявлении Власова, касавшегося отношения добровольцев к еврейскому вопросу (к этому я еще вернусь). Оно было передано на его утверждение после того, как дабендорфский немецкий редактор Борман, чтобы выиграть время, умышленно и очень тактично наладил «диспут» между разными ведомствами об отношении добровольцев к антисемитизму.

В этой связи я вспоминаю об одной сценке в рабочей комнате Кёстринга, характерной для тогдашней политической атмосферы, психологического состояния людей на высоких постах и необходимости правильной, но и слегка двусмысленной реакции на опасные вопросы.

Один офицер высокого ранга и убежденнейший нацист, во время обмена мнениями, в резкой форме набросился на адъютанта Кёстринга ротмистра фон Герварта (который очень неодобрительно относился к расистским теориям национал-социалистов):

– Похоже на то, господин фон Герварт, что вы отождествляете себя с проеврейскими установками этих бывших русских большевиков. Почему, собственно, вы это делаете?

– Потому что я, как я уже подробно изложил, разделяю точку зрения этих людей, – холодно ответил Герварт. – И еще, впрочем, потому, что я не хочу все этим временным вздором погубить мою будущую карьеру.

Этическое обоснование своего неприятия антисемитизма могло бы повредить Герварту, да и не было бы понято этим человеком. Но циничный ответ ротмистра (по гражданской профессии дипломата) был для него убедителен:

– Ага, – сказал он, – ясно, карьера; это я понимаю.

– Видите, – сказал Герварт, когда мы остались наедине, – так нужно говорить с этими людьми. Другого этот человек вообще бы не понял.

Герварт не мог мне тогда сказать о своей принадлежности к движению сопротивления.

Я был в трудном и, лично, в неприятном положении из-за нежелания Кёстринга встретиться с Власовым. Для Власова новый генерал добровольческих частей был редким представителем германского генералитета, с которым он не только мог бы всё обсудить на своем родном языке, но и, при знании деталей военного и политического порядка на стороне противника, мог сделать обоснованные прогнозы. И это тем более, что он знал, как уже в начале войны Кёстринг предостерегал от недооценки советского вооруженного потенциала и силы русского патриотизма.

(Вследствие уклончивого поведения Кёстринга, Власов встретил его в первый раз 14 ноября 1944 года, в день объявления Пражского манифеста и основания Комитета Освобождения Народов России.)

Я изложил Власову точку зрения генерала Кёстринга и не скрыл при этом моего уважения к этому человеку. Власов, который уже много слышал о Кёстринге, не обнаружил, однако, никакого понимания линии его поведения.

– Форма, жалованье, снабжение… Страшно важно, когда фронт трещит, – заметил он с усмешкой. – Зачем всё это, если Красная армия раздавит вскоре не только вашего генерала наёмников, но и всю Германию.

Власов отлично знал, что Кёстринг не мог сделать ничего, чтобы предотвратить надвигающуюся судьбу. Но в его глазах старания Кёстринга улучшить условия службы добровольцев только подчеркивали их статус наёмников. Он отказался иметь что-либо общее с «кёстрингскими наймитами». Напрасно я пытался убедить его, что этот немецкий генерал предельно честен и обладает большим чувством ответственности.

Благодаря стараниям Гельмиха и Герре, для целого ряда мероприятий уже были разработаны планы. Под начальством Кёстринга были теперь закончены подготовительные работы, и планы вступили в действие. Большинство этих мероприятий должно было бы быть проведено уже осенью 1941 года! В частности: при каждой дивизии стали работать специальные отделы, занимавшиеся делами добровольцев; были созданы специальные госпитали и дома отдыха; русские врачи и младший медицинский персонал подготавливались на специальных профессиональных курсах; были урегулированы право на пенсию и на выплату содержания вдовам и сиротам; были разработаны устав внутренней службы и дисциплинарный устав для добровольцев; уже существовавшая в Дабендорфе практика выдачи разрешения на заключение брака была Кёстрингом распространена на всех добровольцев; было вновь признано право добровольцев на награждение Железным крестом, которое было введено осенью 1941 года и уничтожено приказом Гитлера; немецкие военные должны были отдавать честь русским офицерам.

Это была одна сторона медали, и, несомненно, всё это было в большой степени заслугой Кёстринга. Но, что касается главной нашей цели, – летом 1944 года мы, казалось, были от нее дальше, чем когда-либо.

Вполне понятно, что Власов и его сотрудники очень внимательно следили за угрожающим положением на фронтах. В самом узком кругу, в который привлекли также Деллингсхаузена, Фрёлиха и меня, обсуждались планы действий на случай крушения Третьего рейха.

Представители так называемого западного крыла предлагали уже сейчас установить контакты с англосаксонскими державами и с французским движением сопротивления. Напрашивалась возможность использовать для этого содействие НТС, – как эмигрантская организация, он имел своих членов во многих странах, включая и страны, воюющие с Германией.

Те же мысли занимали и меня, причем я питал надежду, что после падения нацистов, может быть, всё же дело придет к созданию союза всех свободных народов, включая немцев, направленного против второй угрозы Европе – теперь уже со стороны диктатуры Сталина и большевизма.

Власов видел, пожалуй, яснее, чем и его земляки, и я. Пребывание в Китае сделало его взгляд более острым:

– В глазах американцев и англичан мы, вероятно, не «унтерменши» и не «подмастерья мясника», употребляя выражения Гиммлера, но мы – изменники, потому что мы боремся против правительства своей страны. Что это правительство не имеет никаких полномочий от своего народа, что оно его поработило и управляет им против его воли, – этою никто сегодня не хочет больше знать, хотя как раз англичане, американцы и французы поддерживали с 1918 года по 1920-й белые армии в борьбе против советского правительства, присылая оружие, снабжение и даже войска! Но сегодня Сталин – союзник англосаксов в борьбе против их общего врага – Гитлера! Поэтому мы сегодня предатели. Чего можно ожидать от англосаксов? Забыты гарантии свободы, данные Польше, балтийским народам, чехам, югославам и грекам! И англосаксы отвернутся от наших посланцев, поскольку они придут к ним как просители, с пустыми руками. А кроме того, союз свободных народов Европы осуществим лишь при участии Германии, которая признала бы концепцию новой Европы. И всё это не в нашей власти. Что же мы можем всё-таки сделать? По отношению к Гитлеру я не признаю никакой лояльности. Но иное дело те немцы, которые всегда видели в нас людей и союзников. Думаю, что единственный выход – всеми силами стараться сохранить и по возможности растить русскую «живую силу» до краха нацистов. Только если мы станем фактором силы, мы, вместе с чехами, поляками, югославами, благоразумными немцами и другими народами Европы, можем рассчитывать, что, рано или поздно, англосаксы признают нас.

Так аргументировал Власов, в нашем маленьком кругу не было никого, кто мог бы ему что-то на это возразить. Живая сила должна быть сохранена. Но русские борцы за свободу ныне должны были идти этим путем одни.

Еще в январе 1944 года я изложил генералу Гелену, при ночной с ним беседе, мои мысли о предстоящем конце войны и дополнял их кратким пересказом взглядов Власова. Я предложил ему тогда, если это желательно, отправиться в Португалию, чтобы там установить связь с моим старым школьным другом, занимавшим до 1929 года видное положение на британской службе. Но я не знал о нем ничего с начала войны, и связь пришлось бы налаживать заново. Гелен поблагодарил меня за откровенность и с такой же откровенностью сказал, что подобные контакты немцами по разным линиям недавно уже намечены, так что надо подождать результатов; если же будет нужно, он вернется к моему предложению.