Может быть, Гелен в свое время имел бы успех со своей акцией «Просвет», если бы у него был прямой доступ к Гитлеру. Цейтцлер понимал положение, но, будучи в первую очередь и главным образом солдатом, он всегда склонялся перед волей своего начальства. Кейтелю же не хватало как понимания, так и моральной силы.

Как я уже говорил ранее, я не знаю, что происходило в кругах СС. Однако ясно, что к тому времени часть руководящих эсэсовцев начала понимать критическое положение, угрожавшее самому существованию Третьего рейха. Меня бомбардировали телефонными звонками и просьбами об информативных встречах с разных сторон, включая промышленников и министерство Шпеера. Мне говорили: «Это очень важно и спешно. Дело идет о том, чтобы получить информацию о «Власовском движении» из первых рук. Власову, может быть, удастся помочь. И нам тоже!» Но о целях или намерениях моих собеседников ничего заранее не говорилось. Порою лишь при встрече я узнавал имена моих собеседников и лишь после нее мог составить себе представление об их служебном положении или функциях. Я вспоминаю отдельные имена: Керль, Плейгер, Олендорф, Шелленберг, Вехтео, Циммерман, Арльт. Что было у них на уме, оставалось неизвестным. Говорились общие слова и любезности и высказывались мнения, что известное сотрудничество с Власовым могло бы быть взаимно выгодно. Естественно, я пользовался случаем подробно информировать собеседников о позиции и целях Власова. Д-р Арльт, начальник штаба Главного управления добровольческих частей СС, был наиболее открытым и, в личном плане, даже приятным собеседником. Он открыл мне кое-что о новых намерениях СС, а именно: национальные силы и воинские части народов России в будущем должны привлекаться к сотрудничеству с СС. Это относится и к великороссам, хотя они не должны играть руководящей роли, а быть на равных началах с украинцами, кавказцами, тюркскими народами, латышами, эстонцами и другими национальностями.

Мои разговоры с Плейгером и Керлем были откровенны, но ограничивались проблемой отношения к восточным рабочим. Они обещали добиваться улучшения отношения к ним по рекомендациям Власова.

Всё же решающей беседой, приведшей к коренной, хотя и запоздалой, перемене в развитии дела, был разговор с СС-обергруппенфюрером Бергером. В приемной у него уже ранее меня был Томас Гиргензон, СА-фюрер высокого чина, пожаловавшийся мне, что он ждет более часа, хотя пришел точно в назначенное время. Мне было неловко, когда, после короткого ожидания, в обход Гиргензона я был приглашен в кабинет к Бергеру. Благодаря моему опыту, приобретенному в военные годы в ведомственных джунглях, и учитывая беседу с Арльтом, я оценил эту внеочередность приема как указание, что разговор со мной весьма важен для Бергера. И я не ошибся: Бергеру было что мне сказать!

Сперва Бергер попросил меня обстоятельно рассказать ему о Власовском движении, что я и сделал в привычной уже форме. Бергер слушал внимательно, не перебивая и не пытаясь подшучивать или же поучать меня, что было хорошим признаком. После моего доклада Бергер сказал, что хочет познакомиться с Власовым лично; он полагал, что лучше всего это сделать за обедом. Мы обговорили детали и решили, предвосхищая согласие Власова, что приглашение должно быть послано по официальным каналам.

– Мы хотим помочь вашему Власову, – весело сказал он. – Приводите его.

Это было всё.

После некоторого колебания Власов согласился на встречу, и порядок ее был установлен официальным путем. Я не помню, где был устроен этот обед. По желанию Бергера, я сидел за столом между ним и Власовым.

– Так лучше, – сказал он, – легче будет нам разговаривать.

Власов сказал мне потом, что не почувствовал в нашем хозяине фальши и поэтому изложил Бергеру свою политическую программу. Бергер с полной откровенностью заявил, что было сделано много ошибок не только в отношении России. Надо теперь их исправлять, почему он и пригласил Власова. Ошибки были сделаны и на Балканах, и в отношении Турции, которая, если бы подойти правильно, давно уже могла бы вступить в войну на стороне Германии. Самое важное – обращаться с людьми корректно и гуманно. Со всеми людьми и со всеми народами. Надо бы привлечь на свою сторону и персов, и индийцев, и арабов, – продолжал он. Он совсем отошел от темы, но в нем не чувствовалось заносчивости, а тон его был дружеским. Его замечание об отношении ко всем народам было для нас новостью. Такого мы никогда еще не слышали, да и к тому же из уст эсэсовского вельможи. И мы слушали с большим недоверием, стараясь проникнуть глубже слов.

Неожиданно Бергер наклонился ко мне и сказал:

– Как вы думаете, если мы назначим оберфюрера Крёгера связным офицером от Власова к рейхсфюреру? Вы ведь знаете Эрхарда Крёгера?

(Значит, дело зашло уже так далеко!)

Я поверхностно знал молодого рижского адвоката Крёгера, участвовавшего в движении «Heim ins Reich» («За возвращение на родину»), – в переселении балтийских немцев в Германию, организованном Гитлером после начала войны 1939 года. Сам я никогда к этому движению не принадлежал, но знал, что Крёгер играл в Прибалтике руководящую роль среди «движенцев», к которым принадлежала часть балтийских немцев, в основном молодежь, разделявших идеи национал-социализма. Однако весной 1943 года я решил посетить Крёгера и обратить его внимание на губительные последствия теории об «унтерменшах». (Крёгер был самым крупным эсэсовцем, которого я знал; он стал в Германии активным членом национал-социалистической партии и занимал высокое положение в СС). Крёгер целый час внимательно слушал меня, делал себе заметки и обещал свою поддержку, дав при этом понять, что он не одобряет политики германского правительства на Востоке. Это было всё, что я знал о Крёгере, но когда Бергер неожиданно спросил меня о нем, я решил, что должен ответить положительно: если уж связь с СС неизбежна, то многое говорило за выбор Крёгера в качестве связного; он, как балтийский немец, более подходил к этой роли, чем какой-либо эсэсовец высокого ранга из самой Германии. Во всяком случае, я так тогда подумал.

Разговор с Бергером привел, таким образом, принципиально к договоренности, но меня мучили двойственные чувства. Меня передернуло при «фаустовской» мысли о пакте с Мефистофелем, когда Бергер, со своей простецкой манерой взяв меня под руку, сказал мне при расставании:

– Вы знаете Власова и его русских; вам и судить, подходит ли для них Крёгер. – И, обратясь к Власову, он заявил: – Я надеюсь, что мы скоро увидимся. Рейхсфюрер спрашивал меня, знаю ли я уже вас. Теперь я вас знаю.

Казалось, что СС ранним летом 1944 года решил использовать возможность, упущенную в 1941 году главным командованием вооруженных сил. Но я был уверен, что перемена курса была не добровольной, а вынужденной тяжелым положением на фронте. Цели этих людей были по-прежнему неясны. Мы не знали их, а нам придется теперь с ними работать.

Власов также был сдержан, но он видел, что это, быть может, последний шанс.

Очевидно, незадолго до нашего посещения Бергера д’Алькэн добился согласия Гиммлера на встречу с Власовым. Состоявшийся обед показал, что Гиммлер вовлек в доверие и Бергера. д’Алькэн сказал нам, кроме того, что Гитлер также дал согласие на встречу Гиммлера с Власовым и на мероприятия, могущие из нее последовать. Встреча ненавидящего русских Гиммлера с «унтерменшем» Власовым была намечена между 20 и 23 июля 1944 года.

Этот политический поворот на 180 градусов был столь поразителен, что я с большим недоверием наблюдал неожиданное развитие дел. Власов же вновь увидел проблеск надежды. Он сначала не строил никаких планов. Он хотел иметь солдат, оружие и свободу действий. Всё остальное – приложится! Жиленков отнесся к этому повороту событий осторожно, Малышкин и Трухин – с подозрением.

В это время, в июне 1944 года, руководство НТС было арестовано и заключено в тюрьмы. Трухин, член НТС, как офицер «Русской Освободительной Армии» оставался еще на свободе. Надолго ли? Старшего преподавателя учебных курсов в Дабендорфе А. Н. Зайцева не арестовали только чудом.