цы уже орудовали на усадьбе коммуны. Где-то в сарае

или внутри дома раздался глухой взрыв ручной грана-

ты, зазвенели разбитые стекла. Потом все умолкло.

Только потрескивала догорающая крыша.

Повстанцы с поднятыми руками сгрудились у камен-

ной стены, где недавно стояли и смотрели смерти в лицо

активисты коммуны.

Занималась утренняя заря...

— Нельзя остановить восхода солнца,— сказал по-

литрук Икати,— нельзя остановить и рассвета новой

жизни на земле. Эти абреки только что хотели сжечь

хлеб первого урожая — семенной фонд коммуны. Но не

173

успели. Запомним, товарищи, день 13 октября 1920 года:

сегодня осетинские стрелки выручили из беды русскую

коммуну под Пятигорском и спасли ее семфонд. Эти се-

мена дадут чудесные всходы...

Сотни людей, собравшихся на необычный, стихийно

возникший митинг, слушали политрука.

После того, как Петр кончил, Пелла спросил:

' — Что будем делать с ними?..—он кивнул в сторо-

ну обезоруженных налетчиков.

— Я думаю, народ подскажет,—ответил политрук и

обратился к станичникам:

— Товарищи! Как поступить с ночными «гостями»?

Какой будет приговор членов коммуны?

Люди молча посмотрели на убитых коммунистов,

сняли шапки.

Наступила жуткая тишина. Стоявший позади красно-

армейской цепи Знаур только слышал постукивание

своего сердца и чувствовал горячее плечо Ахметки.

В молчании сотен людей бойцы и командиры прочли

суровый приговор. Без команды подняли карабины.

По ту сторону

Сырая осенняя ночь спустилась на ворчливую, помут-

невшую от ливней Кубань. С невидимых гор Карачая

полз косматый Цуман.

На правом берегу реки на окраине богатой станицы

Баталпашинской поблескивали робкие огоньки призе-

мистых хат.

Ночь тихая, только из окон дома зажиточного ста-

ничника Галактиона Сирко слышалась старинная ка-

зачья песня. Здесь квартировал начальник карательного

отряда «армии возрождения России» есаул Муштаев.

Он сидел за столом без бешмета, в белой сорочке, опус-

тив русую голову на грудь. Молодой, тоже русый ден-

щик в расстегнутой черкеске развалился на деревянном

диване поодаль и пел, тихо аккомпанируя на трехрядке.

Песня уговаривала казаков: полно вам горе горевать,

ведь стоит выпить по доброй чарке и завести разговор о

своем житье-бытье, как пройдет тоска и радостно станет

на сердце...

— «Житье-бытье...» — зло проскрежетал есаул.— Пе-

174

леетань, Ванятка, тянуть, хватит! Вызови урядника

Окибу.

\ — Слушаюсь.

хДенщик побежал в другую комнату, где казаки игра-

ли к очко и курили злейший самосад, крутнул ручку те-

лефона, что-то протараторил в трубку.

Муштаев налил в граненый стакан самогону, поднес

к пухлым розовым губам, подумал о чем-то, пить не стал.

В поблекших усталых глазах — тоска.

Вошел дежурный — толстый и усатый, как морж,

урядник Скиба.

— Докладаю, ваш бродь! Позвольте?

— Почему опаздываешь с докладом? — недовольно

спросил есаул.

— Виноват, ваш бродь, пленных в порядок приводил,

осетинцев. Буйствовали. Идейные гады. Говорят — «вся

власть Советам» и так далее... «Духом окрепнем в борь-

бе» и тому подобное...

— Ну? — нетерпеливо перебил Муштаев.

Так что, ваш бродь, пришлось применить оружие,

двоих... того... расстрелять при попытке к действию...

— Врешь, собака. «При попытке...»

— Докладаю дальше: в станице все спокойно. За-

держан один перебежчик от красных. Немец. Брешет,

что служил в карательном у его превосходительства

светлой памяти генерала Маркова. Был в ледовом похо-

де якобы...,

— Приведите перебежчика.

— Слушаюсь.

Через минуту стоял Генрих Шиц перед начальником

отряда. (

— Что побудило тебя перейти линию фронта?

Муштаев поднял глаза на промокшего до нитки,

сгорбившегося Шица.

— Побудило? Месть, ваше благородие. С красными

у меня особые счеты...

— Как же ты сам-то попал к ним на службу?

— Пошел добровольцем, чтобы иметь возможность

перейти к своим. Раньше я служил в карательном отря-

де марковской бригады.

— Кем?

— Исполнителем, ваше благородие.

— Что же ты там «исполнял»?

175

— Приговоры полевого суда... /

Муштаев брезгливо поморщился, постучал ложечной

о блюдце. За спиной тотчас выросла фигура денщика.

— Пригласи сотника Борилова. /

— Слушаюсь! 1

— Итак,— продолжал Муштаев.— Чем же ты дока-

зал свою преданность нам, уходя от большевиков?

— Уничтожил начальника штаба бригады, отступни-

ка, предавшего Россию, Родзиевскрго.

— Чтс| взял у него?

Шиц побледнел. «Неужели они узнали о золоте, ко-

торое я выгреб из шкатулки убитого начштаба? — поду-

мал он.— Хорошо, что спрятал на кукурузном поле...»

— Взял ценные сведения о расположении частей бри-

гады,—отчеканил Шиц.

— Кому теперь нужны эти сведения...— махнул ру-

кой Муштаев.

Вошел сотник Борилов, белобрысый, пухленький че-

ловек в очках.

— Борилов! Вы, кажется, служили одно время у

Маркова до того, как вас взял к себе генерал Мамонтов.

— Да, господии есаул.

— Знаете этого прохвоста? — Муштаев кивнул на

Шица. *

— Я носил тогда черные очки, ваше благородие,—

подобострастно залепетал Шиц.— Я помню вас. Вы слу-

жили квартирьеррм при штабе.

— А-а! — воскликнул сотник.— Так это ты, подлец,

сбежал, ограбив полковую кассу, когда мы отступали?

Шиц испуганно попятился к двери.

— Нет, нет. Я не ограбил. Я имел тайное приказание

сохранить деньги...

— Он лжет! Прикажите немедленно расстрелять.—

Борилов расстегнул кобуру нагана.

— Расстрелять? — сказал есаул, пододвигая стакан

с самогоном.—Нет, зачем же. Лучше, пожалуй, пове-

сить. Из-за таких мерзавцев погибла великая Добро-

вольческая армия. Дежурный!

— Слушаюсь, ваш бродь! — гаркнул из передней

Скиба. I

— Этого казнокрада без суда и следствия — пове-

сить! !

— Слушаюсь, ваш бродь.

т

\— На груди его прикрепите доску с надписью: «Ма-

родер и душегуб» — другим для науки.

-V- Слушаюсь! Где прикажете повесить?

— Иа базарной площади.

Шиц шагнул к столу. Лицо его стало серым, глаза

безжизненными. Тихо опустился на колени.

— Ваше б-б-благородие,—еле выговорил он.—Я не

грабитель, я сохранил золото, чтобы сдать его казначей-

ству. Оно спрятано, тут, недалеко... На берегу Кубани...

— Скиба,— приказал Муштаев.— Проверьте. Если

врет, немедленно повесьте негодяя. Идите, куда укажет,

да возьмите человека три конвойных.

— Слушаюсь.

Утром в Баталпашиискую прибыл командующий по-

встанческой «армией возрождения России» генерал Хво-

стиков. Его штаб размещался в Войсковом лесу. Там

же находились армейские тылы и многотысячные обозы,

состоящие из беженцев — семей повстанцев.

Когда барон Врангель, сидя в роскошном дворце в

Крыму, бросил фразу: «У меня в Войсковом лесу —

двадцать тысяч сабель», он не знал, что в это число вхо-

дила армада бричек, фургонов, двуколок, нагруженных

скарбом и везущих совсем не воинственных людей —

женщин, стариков и детей.

Перед отступлением из леса Хвостиков приказал от-

рубить этот «чудовищный хвост» от головы армии, а скот

забрать для нужд отходящих в Грузию частей. Так в

Войсковом лесу появилась целая армия нищих.

В Баталпашиискую генерал приехал, чтобы лично

отдать последние распоряжения командиру повстанче-

ского отряда, карачаевскому князю Крым-Шамхалову,

а также есаулу Муштаеву.

До слуха Хвостикова дошла молва о бесчинствах бе-