— А Надьку теперь погонят на понижение. — Люська закатила глазки и покачала головой, мстительно сочувствуя Надьке-винарщице.

— Куда ж еще ниже подвала? — удивился Нуразбеков.

— В уборщицы подвала! На три месяца! — воскликнула мстительная Люська.

При виде то ли бездонного Люськиного декольте, то ли свиных отбивных под «московскую» экспортную водку, Шкфорцопф начал подавать признаки жизни — у него порозовели уши и щеки и появилось дыхание, — но продолжал молчать.

— А разве мусульманская религия позволяет вам кушать свининку, а, Нураз Нуразбекович? — с ехидцей поинтересовалась Люська, выпуская на миг хищные когти против своего начальника, и тут же нарвалась на ответ:

— А я религию и не спрашиваю, что мне кушать, что мне нет, уважаемая Люсьена Михайловна. Вы меня Аллаху не заложите? Я, Люсьена Михайловна, коммунист: лопаю, что дают. А ты, Люська, наверно, думаешь, что если я безбожник и татаро-монгол без определенной национальности, то буду свинину и гречневую кашу пальцами кушать, а бульон кроссовкой хлебать?… Вилки где?… Ложки?… Хлеб где?… Масло с икрой чем и на что намазывать?… Салфетки где?… Или прикажешь рукавами утираться? — ставил Люську на место майор Нуразбеков.

— Ах, Нураз Нуразбекович, ах! — всполошилась Люська. — Убиться веником! Сейчас обеденный инструмент принесу, совсем забыла, дуреха! А вы пока бульон пейте, без ложек. Совсем меня Николай Николаич сегодня заколебали. Вот только… Не знаю даже, как и сказать… Можно на ушко?…

— Что ты все на ушко да на ушко?… — отстранился майор. — Что опять случилось? Какие проблемы, Люся? Говори, не стесняйся, здесь все свои.

— Можно, я в ваш туалет схожу пописать? — не очень-то застеснялась Люся. — На первом этаже женский туалет опять не работает.

— Опять затопило?

— Опять. Засорило. Все в унитаз чай выливают, лень им наверх сходить.

«Ох, и… — давно уже насторожился Гайдамака. — Ох, и хитрая сучка! Где-то я ее видел? Вряд ли простая обслуга — на старшего лейтенанта тянет. Ваньку Трясогуза уже в вытрезвитель засадили — их работа! А Ванька кричал: „Слобода!“ Это ж сколько надо коньяку в Ваньку залить, чтобы встать и идти не смог? Интересно, как его милиция из подвала вытаскивала? Подъемным краном? Потом из вытверезника па работу напишут… А ты что думал? Контора! Не так, так эдак, не сами — так через милицию, но достанут: менты с органами заодно».

— Ноу проблем, Люся, — отвечал майор Нуразбеков. — Ну о чем ты спрашиваешь? Вот ключ от моего туалета, сочту за честь тебя проводить. Хочешь рюмочку коньячка, Люся?

— Ой, я же на работе, Нуразик!

— А я где, по-твоему? Чего ты вдруг зажеманилась, Люся? Свеженького мужчинку увидела? Познакомься — это командир Гайдамака, он же Сковорода, Кочерга, Могила, бо-ольшой философ-диссидент и наш человек, вот только тебя немного стесняется и вообще не может взять в толк, что тут происходит.

— Так вы ему прямо скажите.

— Пустое, не поверит. Ты, Люся, декольте для него ещё приоткрой, пониже, поглубже, ему что-то плохо видно, шею сломает и косым станет. Вот так, молодчинка, красиво! Выпей с нами, Люсьена!

— Так у вас же тут в кабинете все прослушивается и записывается, все записывается и прослушивается! — ответила Люся, слегка подмигивая Гайдамаке и поправляя декольте в нужном направлении, как и просил майор. — У вас же здесь даже телефона нет, потому что все прослушивается. Вам же звонить никуда не надо, и так все слышно.

— Плевать, что прослушивается. Выпей с нами, Люсинька. Для дела нужно. Ты тихо выпей — возьми на грудь, и готово, — никто не услышит и не запишет. Тем более, для кого это ты четвертую рюмку принесла?… Для себя же и принесла. Я наблюдательный. — Майор Нуразбеков уже наливал коньяк в три рюмки, а водку — в одну, для Скворцова, — Николай Степаныч! Опять в молчанку играем?… Уже налито! Вам что, особое приглашение?

Стул за спиной Гайдамаки заскрипел и заелозил по паркету. Николай Степанович верхом на стуле продвигался к обеденному столу.

Гайдамака вдруг почувствовал запах Люськи, самогона и сгоревшей человеческой плоти, в его голове зазвучал «Интернационал». Он что-то вспомнил, его чуть не стошнило под стол, и он, опережая Люську, одной рукой зажимая рот, а другой схватив ключ со стола, опять рванул в женский туалет.

«Pohouyam умер, Pohouyam родился!» — французы скалькировали с этой офирской фразы свое знаменитое: «Король умер, да здравствует Король!»

Тело Фитаурари I положили в трехэтажную дровяную гробницу и подожгли. Благоуханный дым вишневых веточек и сикоморовых поленцев поднялся над Офиром и разнесся над всей Африкой быстрее беспроволочного телеграфа.

«В Офире жгут Pohouyam'a! — ликовала вся Африка. — Значит, Офир живой!»

Гробница еще не успела сгореть, а к Гамилькару под предводительством колдуна Мендейлы уже явились послы от всех племен и предложили рассказать тронную байку. Никто не удивился их выбору, а Гамилькар не отказывался, как много лет назад в другой реальности. Гамилькар устал. Самое время было усесться на трон с львиной шкурой и попивать коньяк с молоком. Мендейла подмигнул Гамилькару, и тот рассказал байку о купидоне с одной ногой:

«Когда— то в Офире жил мудрый негус по имени Ро Houyam. В те времена в каждом селении был свой негус, но впоследствии его именем стали называть нгусе-негуса, царя царей. Однажды он подстрелил жирного купидона и сказал своему новому повару:

«Приготовь его так, как готовила моя покойная матушка».

Юный повар ощипал купидона, выпотрошил, опалил, приправил перцем и чесноком, нафаршировал бананами, сварил в бронзовом горшке, украсил eboun-травой и уже хотел отнести негусу, как вдруг в хижину, привлеченная вкусным запахом, заглянула девица, которую повар давно хотел, и попросила отломить ей хотя бы ножку.

«Это купидон негуса, я не могу оторвать даже крылышко».

«Я впервые пришла к тебе. Неужели две мои ножки не стоят одной ножки этого купидона?»

«Значит, за ножку купидона ты дашь мне то, что находится между твоими ножками! — воскликнул повар. — Но что я скажу негусу?»

Девушка что-то прошептала ему на ухо.

«Была не была!» — воскликнул повар, отрезал ножку и отнес блюдо негусу.

«Где вторая нога?!» — вскричал Ро Houyam.

«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, у этого купидона была только одна нога», — ответил повар.

Его сердце от страха ушло в живот, а живот вздулся.

«Дурак! Где ты видел купидона с одной ногой?»

«На каждом болоте».

«Твой рот подставляет свою шею под нож. Идем, покажешь мне живого купидона без одной ноги. Иначе останешься без головы».

Начальник дверей обнажил меч, и два здоровенных раба повели повара к ближнему болоту. Юноша шел ни жив, ни мертв. На болоте они увидели целую стаю купидонов, которые, как и положено, висели на ветках на одной ноге, вторую ногу поджав под крыло. Повар сказал:

«Нгусе, да будет долгой твоя жизнь, я не могу спорить с тобой. Взгляни: у них у всех по одной ноге».

«На одной ноге они только спят! Смотри! — Ро Houyam замахал руками и закричал: — Кыш-ш! Кыш-ш!»

Купидоны выпустили недостающие ноги и улетели, начальник дверей дал знак, рабы вытащили ножи, но повар воскликнул:

«О, нгусе, я не знал, что ты великий волшебник!»

«Почему это я волшебник?» — удивился негус.

«Потому что когда ты крикнул волшебное слово „кыш-ш“, у всех купидонов стало по две ноги! Но купидону, которого я сварил, ты, конечно, не крикнул „кыш-ш“?»

Негус застыл в изумлении, а начальник дверей и рабы покатились со смеху.

«Твоя правда, — сказал Ро Houyam. — Утреннему купидону я не крикнул волшебного слова, и он остался с одной ногой».

Юный повар живым вернулся домой, где любимая девушка уже расставила ему обещанное».