Освобождая Клуэ, Бернадот пользуется случаем и передаёт с ним пачку писем, адресованных Нею, Мюрату, Бертье, Удино и Макдональдс В этих письмах он утверждает, что союзники не намерены навязьшать Франции унизительные условия. Письмо Бернадота Нею, с которым в молодости ему довелось служить вместе, носит более личный характер: «Уже много лет мы разоряем землю и до сих пор ничего не сделали для людей. Слава предстоящего подвига, князь, достойна такого воина, как Вы. Французский народ оценит эту выдающуюся услугу наряду с теми, которые мы вместе оказали двадцать лет назад под стенами Сен-Кантена, сражаясь за свободу».^{325}

Об истории с письмами, которую всё же нельзя назвать интригой, но которая могла показаться главнокомандующему таковой, адресаты предпочли умолчать. Но, несмотря на все предосторожности, слухи о существовании корреспонденции дошли до ушей Наполеона. Ней вынужден объясниться с Императором. Маршалы, ожидавшие у дверей императорского кабинета, слышат крики и набираются смелости, чтобы поддержать князя Москворецкого, выступающего сторонником заключения мира. Тут же Наполеон называет Мюрата предателем и бросает в лицо Бертье:

— А ты, старый дурак, куда лезешь? Молчать!

Несмотря на очевидное неприятие предложений, Наполеон всё же учитывает мнение окружения. В замке Дюбен сильно озабоченный Наполеон запирается в своих покоях, разворачивает на постели карты с булавочными отметками и тщательно их изучает. Погружённый в размышления, он машинально что-то записывает крупными буквами, в то время как секретарь в углу спальни терпеливо ждёт распоряжений, которых пока нет, что необычно для Наполеона. Ней и Бертье не скрывают своего беспокойства, снова и снова они просят аудиенции. Обсуждая с ними ситуацию, Император пересматривает все свои расчёты. Утром 12 октября он неожиданно отвергает планы Нея и Ренье относительно мостов через Эльбу и решает немедленно направить армию на Лейпциг, чтобы там дать генеральное сражение. При этом Наполеон утверждает, что ничего ещё не потеряно, если каждый выполнит свой долг.^{326}

С 16 по 19 октября под Лейпцигом разыгрывается сражение, названное Битвой народов. В этой битве Ней и Мармон, кажется, больше стараются для личной славы, чем для успеха общего дела. Результат: героические атаки не привели к прорыву фронта Богемской армии. 17 числа, в шесть часов утра, Ней получает следующую депешу: «Необходимо, чтобы вы удержали позиции в Лейпциге. Сегодня утром Император атакует неприятеля, которому вчера мы нанесли серьёзный урон. Всё ещё может быть исправлено, если мы обратим его в бегство». Но реальность диктует свои условия. Численное превосходство союзников растёт с каждым часом, вокруг Наполеона вырастает живая стена. Сосредоточенный и хладнокровный, «с признаками отчаяния на лице», Император прекрасно понимает, что нужно отступать, пока есть возможность, и он отступит, сражаясь с противником при соотношении один к трем.

Не желая слушать советы генерала Ренье, который больше не доверял саксонской пехоте, самоуверенный Ней приказывает начать атаку на Паунсдорф, оказавшуюся бесполезной. Как и предвидел Ренье, атака быстро захлебнулась из-за предательства оставшихся саксонцев. Едва увидев прусские знамёна, они повернули пушки против дивизии Дюрютта, поддержанной Неем и подкреплением генерала Дельма, ярого республиканца, друга Моро, который будет смертельно ранен в этом бою. Маршал вынужден отступить к Зеллерхаузену, где, будучи контуженным в плечо, он укроется в безопасном месте. Что касается вероломных саксонцев, то Блюхер с отвращением отправляет их в тыл, «чтобы быть уверенным, что они не предадут ещё раз». Менее совестливый Бернадот принимает саксонцев в свои ряды и требует их артиллерию для усиления огня собственных батарей. К ночи обе армии оказываются на исходных позициях. Наполеон не уступил, но какой ценой! Теперь следует как можно быстрее выйти из тупика, так как петля опасно затягивается. Нею удаётся перейти Эльстер, вздувшийся после недавних дождей, в то время как части Понятовского, недавно произведённого в маршалы, тонут в реке. В официальном отчёте о сражении всё достигнутое Император приписывает Нею, тем самым допуская явную несправедливость. До сих пор существует выражение «врёт, как Бюллетень Великой армии». Ложь приводит в ярость маршала Мармона, который сыграл в этой операции главную роль, глубокая неприязнь герцога Рагузского к Нею становится очевидной: «Сир, все что касается обороны Шенфельда и всей равнины 18 октября, то это целиком моя заслуга, как в смысле расположения войск, так и руководства ими во время сражения, а не заслуга князя Москворецкого, которому Ваше Величество приписывает достигнутый успех. Он пробыл здесь не более десяти минут. Я же лично оставался на поле боя под огнём противника десять часов. <…> Сир, после большого унижения и ещё большей опасности находиться в подчинении такого человека, как князь Москворецкий, я не могу представить ничего обиднее, чем быть совершенно забытым».^{327}

Как бы там ни было, сражение за Германию проиграно. По мнению Жака Бенвилля, именно 19 октября 1813 года следует считать датой конца Империи. Путь, который был пройден ранее, Ней проделывает в обратном направлении. Он проходит мимо мест, названия которых напоминают ему о похороненных победах. Его стране грозит большая опасность, речь идёт об иностранном вторжении, как это было после Революции. Теперь, в 1814 году, после того как он прошёл всю Европу, ему придётся воевать на французской земле. Угасло ли в его душе патриотическое пламя?

1814 год оставил в истории неприглядные образы маршалов Наполеона, этих баловней режима, утомлённых до предела, мечтающих оказаться в своих замках, «в домашних туфлях», этих людей в пышных эполетах, решившихся на предательство во имя сохранения недавно обретённых привилегий. «Священный огонь угас, — скажет Наполеон на острове Святой Елены, — они пожелали стать маршалами Людовика XV».[89] Если и был король, о котором мечтал Ней, абсолютный продукт Революции и Империи, так это лишь король Римский.[90] Ней ни в коем случае не может быть обвинён ни в вялости, ни в бездействии в ходе замечательной Французской кампании, сравнимой по изяществу и храбрости с первой Итальянской кампанией. Князь Москворецкий готов вовлечь в огонь неопытных «Мари-Луиз»[91] неожиданно оторванных от семейного очага, как раньше ему приходилось бросать в сражения молоденьких новобранцев, призывников 1813 года, подчиняя их взглядом и словом. В военном смысле он будет достоин высших похвал, но… только в военном!

Маршалу Нею сорок пять лет. Как и Наполеон, он немного располнел, появился животик, но он по-прежнему выглядит здоровым и крепким. Он стал ещё высокомернее в своих расшитых золотом одеждах, усеянных наградами настолько, что трудно определить цвет мундира. Но дух маршала надломлен. В нём зреет чувство, что он ввязался в авантюру, из которой нет выхода, но всё ещё отказывается допустить, что игра уже проиграна и цепляется за надежду, что Наполеон наконец договорится со своим тестем, императором Австрии. Супруге маршала не чужды пораженческие настроения Нея. Она прожужжала ему уши жалобами, вопросами о будущем их семьи. Первые приводимые ею аргументы в пользу Бурбонов относятся к тому времени, когда русские степи поглотили Великую армию, когда прошли сражения 1813 года. Её поддерживает отец, господин Огийе, ставший ревностным роялистом. Бурбоны? Ней пожимает плечами. Можно ли говорить о возращении брата Людовика XVI, этого призрака старого режима, живого анахронизма, который уже сейчас требует, чтобы его называли Людовиком XVIII, как будто после 1789 года ничего не происходило. Как маршал Наполеона, проведший лучшие годы жизни в борьбе против этой династии и её союзников, может согласиться с реставрацией Бурбонов? А аристократы? От этих самодовольных людей в париках можно ожидать чего угодно. Они будут смеяться над его титулами герцога Эльхингенского и князя Москворецкого. Тем не менее «подрывная работа» супруги принесёт свои плоды и постепенно подготовит Нея к принятию роялистской идеологии.