Гордый своими привилегиями, Ней, конечно, не считал, что военная карьера обязывает к честности и бескорыстию. Возьмём, к примеру, его жадность, особенно выросшую с момента получения княжеского титула. Мы видим примеры просто неприличной мелочности.[87] Когда маршал Удино требует, чтобы Ней вернул ему тридцать лошадей, одолженных в России, последний холодно заявляет, что двадцать семь подохли и что заплатит он лишь 6400 франков за трёх, которые стоят в его конюшне. Герцог Реджио, не имевший ни малейшего желания дарить коней маршалу, к которому не испытьшал никакой симпатии, крайне раздражён таким ответом. «У меня нет другой возможности отомстить Вам, как рассказать о Вашем ответе всем, кто захочет услышать, — откликается Удино, — и я не постесняюсь это сделать».^{316} У Нея сложились натянутые отношения с Бертье, Мюратом и Виктором, он в ссоре с Удино, Мармоном и Даву, смертельно ненавидит Сульта и Массену, при этом у него не хватает здравого смысла, чтобы побороть свое тщеславие. Слава туманит разум, и сквозь этот туман другие представляются ему расплывчатыми силуэтами. Он погружается в сумерки, всякое великодушие покинуло его. Не сам ли Наполеон стал причиной чёрной неблагодарности своего самого знаменитого маршала? Каждый согласится, что эгоцентричный повелитель признавал достоинства других только в соответствии со своими субъективными оценками. В конце концов он не добился того, чего так сильно желал получить: слепой, беззаветной преданности своих сеидов, которым, как ему казалось, он привил не привычку к раболепному поклонению, а искреннее чувство безграничной верности. Золото и титулы растлили маршала Нея, нисколько не укрепив его веру в Императора. Прямое следствие этой метаморфозы — голый расчёт, двигавший маршалом, чувства уже были ни при чём.

1813 год. На военном барабане Наполеон играет в кости, ставка — его трон. Если после впечатляющего отступления из России ничего ещё не потеряно, то в результате Французской кампании, на пороге которой он стоял, всё может измениться. 27 февраля 1813 года Фридрих-Вильгельм подписывает с русским царём секретный договор о союзе. Для Пруссии это столь ожидаемый реванш, освободительная война, официально объявленная 17 марта. Новость мгновенно распространяется и в университетах, и в казармах. «Немецкий народ, вперёд на священную войну!» — призывает поэт Кернер. К пруссакам присоединяются солдаты Александра, избежавшие гибели во время кампании 1812 года. Формируется армия в 120 000 человек, не считая сил Бернадота, который стал шведским наследным принцем и готов защищать интересы своего нового отечества. Все намерены ринуться в бой против Наполеона, колосса на глиняных ногах.

Очевидно, что Ней не слепо принимает участие в кампании 1813 года. Ему близки мысли Мюрата о том, что «лев мёртв» и было бы самонадеянно вязнуть в Германии. «Если мы постараемся удержаться по ту сторону Рейна, мы больше ничего не сможем сделать», — доверительно сообщает он одному голландскому генералу.^{317} Незадолго до отъезда из Парижа Ней участвует в заседании неофициального совета в Тюильри, на котором рассматривается закон о регентстве. В тот день граф Моле отмечает, что министры, маршалы и придворные не угодничают, не раболепствуют, как прежде. Перемена настроений читается на их обеспокоенных лицах. Опасения Нея смягчатся только при виде 18-20-летних новобранцев. Если они любуются статью красавца маршала со вздёрнутым носом и живым взглядом, который кажется «чертовски уверенным», то маршал об этих юношах сказал следующее: «Славные дети, которые ничего не боятся, они не смотрят ни налево, ни направо, а только вперёд, они хотят только славы».^{318} Между сражениями приходится совершать большие переходы, и именно здесь кроется главная трудность для этих детей. У них не те ноги, что у усатых ветеранов, в ходе кампании многие отстают от своих частей: «Необходимо сосредоточить войска и двигаться крупными силами, — пишет Бертье маршалу, — у нас в войсках молодёжь, а против нас враг с многочисленной кавалерией».

18 апреля Ней предлагает маршалу Бессьеру направиться со своей кавалерией в Эрфурт, куда он. Ней, уже прибыл накануне с головными частями своего армейского корпуса. Как и в России, это 3-й корпус. В него входят дивизии Суама, Бренье, Жирара, Рикара и Маршана, всего 53 000 солдат. Ней направляет на Веймар оба своих кавалерийских полка. «Мне очень нужна кавалерия, — пишет Ней Бессьеру, — располагая всего тысячей всадников, трудно обеспечить настоящую разведку как того требует служба».^{319} 30 апреля наполеоновские колонны численностью 35 000 человек переходят через Заале и движутся на Лейпциг. В Лютцене правому флангу войск угрожают союзники. Здесь в дело вступает Ней, который для защиты основных сил армии берет Вейсенфельс, а 1 мая — деревню Риппах. Юные новобранцы выдержали все атаки, это было их боевое крещение: «В добрый час, я доволен вами, Императору будет известно о вашем достойном поведении, молодцы!» — одобряет их растроганный Рыжегривый. Бессьер, присоединяется к своему коллеге, чтобы разведать проходы, откуда только что был изгнан враг.

— А, вот и ты! Чего ты добьёшься здесь в одиночку? — интересуется Ней. — Вот если бы здесь была твоя кавалерия… Тогда другое дело.

— Я только что послал за ней, — отвечает герцог Истрийский. Едва он произнёс эти слова, как ядро отрывает по локоть его

левую руку и проламывает грудь.

— Такова наша судьба, прекрасная смерть, — лаконично комментирует Ней.

Лютцен, 2 мая, полдень. Князь Москворецкий верхом сопровождает Наполеона, вдруг справа раздаётся мощная артиллерийская стрельба. Это Блюхер начал атаку 3-го корпуса в Гросгёршене. Достаточно Наполеону и Нею обменяться взглядами, чтобы маршал с трясущимся от злости лицом помчался вперёд. За ним последовал его штаб. Небо было блёклым, по равнине стелился туман, в котором поблескивали каски, кирасы и тысячи штыков. Противник несколькими колоннами выходит к Кайе. «Сомкнуть ряды!» — непрерывно повторяется команда. Это второе, более страшное и кровавое, боевое испытание новобранцев. Под свист картечи, как под музыкальное сопровождение, войска, будто увлекаемые непреодолимой силой, следуют за Неем. Но пруссаки стойко удерживают позиции, и сам маршал, находившийся в середине каре, отброшен. Молодым солдатам кажется, что сражение проиграно: «Ней отступил, мы тоже должны отступать!» Тогда Наполеон, как при Маренго, рискуя жизнью, принимает командование на себя. Прикрикнув на испугавшихся было новобранцев, он принимает решение и громит вражескую артиллерию гвардейскими батареями. В сражении при Лютцене Ней отличился в очередной раз. Вместе с бригадой Дюмулена он участвовал в последней атаке и дошёл до Гросгёршена. В бою он был ранен пулей в правую ногу, а начальник его штаба Гуре погиб. Французы потеряли около 18 000 человек, причём 12 000 — только из корпуса Нея. Его можно упрекнуть в том, что его дивизии были слишком разбросаны, и в том, что он пренебрёг разведкой, которую следовало провести в направлении Эльстера — это дало бы ему сведения о приближении врага. Впрочем, в 1813 году он совершит немало других ошибок. Его героический пафос окажется совершенно бесполезным для проведения необходимых стратегических расчётов.

4 мая, узнав, что союзники отступают к Дрездену, Наполеон решает сформировать две армии, одна из которых под его непосредственным командованием пойдёт на столицу Саксонии, а вторая, ведомая Неем, двинется на Берлин. Маршалу оказана честь, но это поручение непосильно для человека действия, не способного руководить операциями армии, состоящей из нескольких корпусов. На эту должность следовало назначить Даву. Чтобы компенсировать недостаток знаний Нея и контролировать его вспыльчивость, Наполеон предписал Жомини помогать маршалу: «Под командованием маршала будет 84 000 человек. Постарайтесь, будьте настоящим помощником, поработайте как следует». Расставшиеся ещё в Испании Ней и Жомини вновь составляют тандем, который, как и прежде, не обойдётся без столкновений. Князю Москворецкому не очень-то нравится быть под надзором и к тому же публично следовать советам. «Я ничего не понимаю в вашей чёртовой стратегии, — заявил он своему суфлёру, — я следую лишь одному правилу — не показывать спину неприятельским пушкам».