Сражение не закончено, поэтому Наполеон отказывается от завтрака, предложенного ему камергером. В отличие от Императора, Ней воспользовался затишьем, чтобы поесть. Через несколько минут стол был накрыт: прямо на земле раскинута большая шерстяная скатерть, уставленная снедью, способной вызвать зависть. В полевых условиях такую роскошь мог себе позволить только маршал: масло, сыр, и даже ликёр.

— Угощайтесь, — обращается Ней к своему осчастливленному окружению.

Через несколько минут звучит: «По коням!» Но этих минут хватило, чтобы изголодавшиеся офицеры уничтожили всю маршальскую провизию.

Нею предстоит захватить высоту, на которой раскинулось Семёновское, ключевая точка позиции русских, а дальше — обеспечить решительное продвижение по равнине до лесной опушки, где противник разместил опасные артиллерийские резервы. Не проходит и четверти часа без того, чтобы один из генералов Наполеона не был ранен или убит. Мы видим, как всадники везут на растянутой шинели смертельно раненного Монбрена. Создаётся впечатление, что всей линией командует один Ней. Здесь сердце битвы! Французы и русские, понимая важность этого участка, бьются со звериным ожесточением. Маршал требует подкрепления, но Наполеон упорно отказывается ввести в дело гвардию. Как рассказывает Сегюр, в конце концов Ней взрывается:

— Что Император делает в тылу? Там он не дождётся успеха, а только может попасть под обходной маневр. Если он сам больше не воюет, если он больше не генерал, а только император, пусть возвращается в Тюильри, а нам позволит быть его генералами!

Гурго подвергает сомнению столь резкие слова. Они имели бы фатальные последствия для маршала, если бы действительно были произнесены.

Ней и Мюрат, поддержанные солдатами Фриана, отбросили русских в лощину в направлении Семёновского. С помощью вице-короля Евгения и убитого во время последнего штурма генерала Огюста де Коленкура, брата императорского обер-шталмейстера, они отогнали врага от Большого Редута, внутри которого обнаружили горы трупов, среди мёртвых оставались и громко стонущие раненые. Ней и Мюрат разделили задачи. Первый должен был прорвать левый фланг противника, чтобы тот начал отступать, а второй — завершить этот маневр, предприняв решающую атаку. После всех действий, совершенных без малейшей передышки, солдаты и офицеры от усталости теряли способность соображать. Командиры делали нечеловеческие усилия, чтобы поднимать людей в атаку под невиданным доселе огнём и градом железа и свинца. Поредевший под ожесточённым обстрелом вражеских орудий корпус Нея оказался неспособным атаковать отступающих русских.

— Русские погибают, как бесчувственные существа, — вздыхает Наполеон, — но это не приближает нас к победе.

До конца сражения Император не откликался на умоляющие просьбы Нея и других маршалов ввести в бой Гвардию, чтобы добиться столь желанной решающей победы. Генерал Ледрю дез Эссар утверждает, что слышал, как Ней сварливо говорил Бертье:

— Почему бы ему не явиться к нам? Если бы Гвардия встала на моём правом фланге, им бы даже не пришлось ни разу выстрелить из своих пушек, я сразу смог бы двигаться вперёд, и в тот же момент сражение было бы выиграно!

На рассвете было трудно сказать, в чью сторону склоняются весы победы. Когда стемнело, над полем, столь шумным минувшим утром, повисла мёртвая тишина. И в этой тишине невозможно было понять, кто победил. Отступление русских — это не разгром.^{283}

На другой день после побоища — Наполеон потерял 30 000 человек, Кутузов — 50 000 — Ней идёт по вспаханному ядрами полю боя. Он внимательно смотрит на убитых, раненых, на изуродованные останки. Небо хмурое, будто в трауре, покалывает неожиданный мороз. Загоревший маршал весь в пыли, хлопает руками, греется у большого костра, разведённого у палатки Императора. Сам Император сильно простужен, настолько, что говорит с трудом. Для вождя Великой Армии это — серьёзная проблема. Ожидая приглашения в палатку, Ней перебрасывается несколькими словами с Мюратом.

— День был жаркий, — говорит король Неаполитанский, — что касается артиллерии, то я ничего подобного никогда не видел. Под Эйлау было не меньше пушек, но там стреляли ядрами. Вчера же войска сошлись так близко, что почти всё время стрельба велась картечью.

— Однако, яйца ещё не на сковороде, — продолжает Ней, — потери врага огромны, дух, должно быть, подорван. Нужно воспользоваться победой и начать преследование.

Мюрат перебивает Нея:

— Тем не менее отступление русских было организованным.

— После того, что произошло, мне это трудно представить. Здесь разговор двух героев Бородино прерывается, Нея приглашают к Наполеону.^{284}

Если генералу Нею не довелось вместе с Бонапартом войти в Каир, то Москву он завоевал вместе с Императором. Нет сомнений, что никто не прислушался к предсказанию Кутузова:

— Наполеон — это поток, который пока мы не можем остановить, но Москва, как губка, впитает и поглотит его.

Увидев вдали золотые купола московских колоколен, Ней издал радостный возглас. Издали город казался прекрасным видением. Намного позже этого крика, выражающего радость победителя, маршал Ней будет сторонником отступления, драматического исхода из Москвы, который станет самым ярким событием всей его жизни. Нам известно, чего Наполеону стоил уход из сожжённой и разграбленной Москвы, слишком поздний выход на Смоленскую дорогу, отступление, оказавшееся ловушкой. Нам известно, во что обошлись Императору надежды, питаемые воспоминаниями о Тильзите, напрасные ожидания примирения с царём Александром. Во время военных советов в Кремле аргументация маршалов становилась всё убедительнее: нельзя зимовать на пепелище, огромные трудности снабжения, пагубное влияние бездействия на дисциплину. Император открыто объявил Нею свое мнение:

— Пребывание в Москве с её руинами, но и с её оставшимися ресурсами предпочтительнее, чем ещё где бы то ни было в России. Мира можно добиться только отсюда. Впрочем, и погода стоит замечательная. Мы заблуждались насчёт климата. Осень в Москве приятнее, чем в Фонтенбло.

— Не следует строить иллюзий относительно погоды, сир — возразил Коленкур. — Зима наступит неожиданно, и нетрудно представить, в каком состоянии окажется армия.

Утром 18 октября в Кремле Наполеон, на большой площади, окружённой деревьями, проводит смотр трех дивизий 3-го корпуса: дивизий Ледрю, Разу и Маршана, в строю которых осталось всего 12 000 человек. 14 000 солдат Нея находятся в госпиталях.[79] Маршал испытывает гордость за своих полковников, которые, соревнуясь друг с другом, изо всех сил стараются представить свои полки в лучшем виде, несмотря на тяжёлые потери в течение июня. Неожиданно вдали слышится орудийный залп. Молодой Беранже, адъютант Мюрата, подлетает галопом с известиями о бое при Винково. Войска Кутузова неожиданно атаковали короля Неаполитанского. Император побледнел, наскоро завершил смотр и негромко заявил Нею:

— Мы уходим!

Понимая, что надо уходить от Москвы на юг, пока казаки не перерезали дорогу, Наполеон засыпает маршалов инструкциями, «в нём пробудилась энергия прежних лет». 19 октября Великая армия уходит в белую метель.^{285}

Первые признаки краха маршал Ней старается объяснить исключительно некомпетентностью Даву, которому доверено командование арьергардом — по сути, щитом отступающих наполеоновских сил.

Лысый, близорукий, небольшого роста, немного сутулый маршал Даву, герцог Ауэрштедтский, князь Экмюльский, имел далеко не героическую внешность. Без очков он не различал предметы на расстоянии ста шагов, но его глубокое и всеобъемлющее военное мышление было бы просто неприлично сравнивать со скромным потенциалом Нея. Когда же представлялась возможность навредить этому блестящему военачальнику, Ней был далеко не последним, сообщая Императору о том, насколько его поразил «беспорядок» в 1 -м корпусе, о «печальном примере, отравляющем моральный дух солдат».^{286} В начале кампании герцог Эльхингенский испытывал ревность, глядя на блестящие, самые дисциплинированные полки своего учёного конкурента, которые впору было сравнивать с частями гвардии. Сейчас же это был самый потрёпанный корпус. Даву принимает упрёки, поясняя при этом, что его измученные колонны идут вперемешку с отставшими солдатами из других корпусов Великой армии. У этих несчастных уже нет ни оружия, ни провианта. Наполеон оказался перед выбором: либо запретить подобные разговоры, либо признать свои ошибки. Он пытается убедить себя, что Даву виновен в том, что при каждом нападении казаков замедляет продвижение Понятовского и Евгения, что Даву не обладает талантами Нея, который воодушевляет солдат самим фактом своего присутствия и никогда не признаёт себя побеждённым. Мюрат и Бертье тоже в один голос поносят князя Экмюльского. Наконец в войсках распространяется хорошая новость: Ней сменит Даву во главе арьергарда, 3-й корпус придёт на смену 1-му. Во время официального объявления приказа Нею объясняют, что его действия будут поддержаны Даву. Ней сухо отвечает: