Слава сподвижников Наполеона идёт на пользу его собственной славе, польстить им — значит ограничить их амбиции, поэтому он не может замалчивать их подвиги. Убедив себя в этом, император полагает обязательным посвятить один из залов Тюильри своим военачальникам. Раньше, во время приездов короля в Париж, в этом большом зале располагалась сотня швейцарцев, теперь это маршальский зал.

Бывая здесь, где всё перестроено в соответствии с указаниями Императора, Ней понимал, что орел одним взмахом крыльев вознёс его на вершину. Ней проходит через огромный зал высотой в два этажа, с окнами в сад и во двор. Со стороны сада архитекторы Персье и Фонтен пристроили широкий балкон, который мог служить трибуной. Зодчие вдохновлялись примером балкона с кариатидами Жана Гужона в Лувре. Ней поднимает глаза к потолку, расписанному Жераром. Портреты четырнадцати маршалов в полный рост украшают стены. Ней ищет и находит себя. Его портрет написан Шарлем Мейнье, учеником Венсана, удостоенным в 1789 году Римской премии. Посредственное качество картин вызывает нарекания посетителей, некоторые портреты даже пришлось переделывать. От этого гордость маршала нисколько не страдает: он видит себя на почётном месте в одном из самых престижных залов, где происходят самые пышные приёмы в Империи.

Императорские милости дождём проливаются на Нея. С 1804 года он получает доходы от имения Корноккио в Пармском герцогстве.^{168} Сразу же после Фридланда он получает права на доходы от княжеского владения Селунь в Польше, ежегодно это приносит 28 326 франков.^{169} 23 сентября 1807 года Наполеон выделяет ему 300 000 франков для покупки дома в Париже. Но Ней уже приобрел достойную его нового положения резиденцию — это один из самых элегантных особняков Парижа, расположенный на улице Лилль под номерами 74-76, ранее принадлежавший Клоду-Луи де Сесвалю. Последний здесь часто принимал Талейрана. Дилетант Сесваль весело транжирил свое состояние, и 7 января 1805 года кредиторы продали его дом маршалу Нею за 325 000 франков.^{170} На этой улице обосновались многие знаменитости: Евгений де Богарне, маршалы Журдан, Массена и Мортье, главный университетский распорядитель Фонтен, шталмейстер Императора Нансути, государственный советник Реаль, генерал Клейн — все они воспользовались значительными дотациями. В Отеле де Сальм обосновался Почётный легион. Таким образом улица Лилль становится улицей наполеоновского режима.

Прямым следствием установления новой монархии является формирование имперской знати. После награждения 23 декабря 1807 года итальянским орденом Железной Короны Ней получает звание, которое присуждается за высшие военные заслуги, и право получать ренту с отдалённых земельных угодий. Это ещё сильнее привязывает маршала к судьбе Великой Империи. В награду за военные заслуги 6 июня 1808 года он получает титул герцога Эльхингенскогр. Этот титул сопровождается рентой в 17 647 франков и недвижимостью в королевстве Вестфалия, которая обеспечивает годовой доход в 100 000 франков. Всё это дополняют земли в Ганновере, ежегодно приносящие ещё около 90 000 франков.^{171} Таким образом, привязывая доходы маршалов к заграничному имуществу, Император создаёт прямой экономический интерес к сохранению самых широких границ государства. Отныне его сподвижникам придётся выбирать между бесконечными войнами и гарантированным собственным разорением.

Так создаётся новая аристократия, Наполеон постоянно стремится связать её с прежней. Он не хочет, чтобы Монморенси был беден, а Ней богат.^{172} Желание получить сплав старой и новой знати оказывается утопическим. Однажды герцог Эльхингенский, относившийся с презрением к знатным фамилиям, удивит Наполеона, когда примется расписывать ему достоинства молодого Монтескье.^{173}

«Кузены» Императора — так Наполеон обращался в письмах к своим маршалам — представляют собой «один из обязательных атрибутов короны».^{174} Постоянно опасаясь их превращения в соперников, Наполеон вынужден лукавить: «Больше пышности в мундирах офицеров, окружающих Императора, чтобы контраст со скромностью платья суверена был ещё очевиднее».

Старания маршалов правильно вести себя при дворе вызывают улыбку. Ветераны революционных войн хотят обучиться хорошим манерам, но довольно часто у них ничего не выходит: «Лёгкий налёт смешного — вот все, что им удаётся приобрести в учёбе».^{175} Ней испытывает отвращение к парадным туалетам, которые Наполеон полагает обязательными на больших приёмах. Маршал считает их старомодным маскарадом, смеётся над теми, кто носит подобную «сбрую», он согласен купить десяток таких костюмов, только бы не пришлось их носить. Тем не менее, как и все остальные, Ней вынужден соблюдать этикет, и время от времени ему приходится отказываться от милой его сердцу военной формы. Блеск оружия отталкивал представителей других слоев, которым Наполеон хотел понравиться.

Нею чужды светские манеры, и иногда он выходит за рамки приличий, диктуемых установленными правилами. Однажды во время официального ужина, устроенного военным министром, он оказался за столом рядом с одним из князей Рейнского союза, им прислуживает гайдук. Последний делает это так старательно, что Ней благодарит его. Присутствующие едва сдерживают смех, особенно, когда герцог Эльхингенский обращается к слуге: «Кого я вижу! Это ты, Фредерик! — И продолжает уже для всех: — Дамы и господа, извините, это мой товарищ, нам приходилось спать в одной кровати». Князь, чтобы избежать неловкости, отсылает этого Фредерика к остальной прислуге. Маршал же, охваченный боевыми воспоминаниями, оставляет блестящее общество и следует на кухню, где находит старого товарища, обнимает его, сует в руку банкноту и обещает протекцию.^{176}

15 августа 1807 года в Нотр-Дам Ней находится среди их высочеств, больших сановников, маршалов, камергеров и фрейлин. Общество собралось, чтобы присутствовать на исполнении «Те Deum» в честь побед Наполеона. 23 августа Ней в Тюильри, где празднуется бракосочетание Жерома Бонапарта и принцессы Вюртембергской, в октябре мы видим его в Фонтенбло, на представлении послов. Двор живёт блестящей светской жизнью; балы у княгини Боргезе, королевы Гортензии, герцога Фельтрского, то у одного, то у другого министра. Чтобы погасить недовольство, Наполеон предлагает Нею и другим представителям имперской элиты самим давать приёмы. «Никто из этих первых лиц никогда не держал настоящий светский дом, — заметит Император, — если кто-то из них устраивает ужин, он приглашает только своих. Если мне случалось бывать на их пышных балах, кого я там видел? Ни одного нового лица, никого из пострадавших, никого из тех строптивых, которые бы дулись в углу. Никто не делает даже попытки подсластить им пилюлю». Старая и новая элита могли встретиться лишь у послов или иностранцев, останавливавшихся в Париже. Наполеон советует приближенным быть повнимательнее с русским послом графом Толстым, который не стесняется клеймить имперский режим, находясь в салоне мадам Рекамье или у кого-нибудь из неисправимых критиков, обосновавшихся в предместье Сен-Жермен. Как-то во время охоты Ней затеял с этим послом разговор о международной политике, причём беседа оживилась настолько, что дело едва не дошло до дуэли.^{177} Узнав, что его маршал утверждал, будто Франция просто и прямо намерена отбросить Россию за Днестр, Наполеон высказался очень жёстко: «Он не знает, о чём говорит. Он настолько же посвящен в мои планы, насколько в них посвящен последний армейский барабанщик».