— Мой муж очень хороший писатель, — мягко заметила она и неожиданно вздрогнула от холода, да так, что руки у нее разжались, и она снова прижала их к груди.

— Но не выдающийся писатель, — заметил Майкл. — Это мнение Хиггинса. И ты, конечно, знаешь, как твоего мужа оценивают на факультете.

Хиггинс был на редкость эксцентричной и неприятной личностью; скучен, глуповат, нередко вызывал зевоту. Вряд ли он мог быть рупором факультетского мнения. Была у него одна черта, как у многих посредственных преподавателей: любил посплетничать с выпускниками о своих коллегах — отчаянная попытка завоевать у студентов авторитет.

— Я не знала, что на факультете существует какое-то мнение о Гарпе, — холодно ответила Хелен. — По-моему, большинство не читают современных авторов.

— А те, кто читает, не считают его большим писателем, — сказал Майкл Милтон.

Такая жалкая, продиктованная ревностью позиция очень не понравилась Хелен, и она повернулась, чтобы уйти.

— Я не уеду! — крикнул Майкл Милтон. — Я буду отстаивать свое право на тебя. Он не смеет диктовать мне что делать!

— Это я диктую тебе, Майкл, — сказала Хелен.

Он снова упал на руль и разрыдался. Она вернулась и, протянув в окно руку, тронула его плечо.

— Я посижу с тобой минутку, — сказала Хелен. — Но обещай мне, что уедешь. Ни он, ни мои дети не должны тебя видеть здесь.

Он дал обещание.

— Отдай мне ключи, — потребовала Хелен. В его взгляде было столько возмущения и боли — она не доверяет ему! — что Хелен снова растрогалась. Сунув ключи в глубокий карман юбки, она обошла машину и села с ним рядом. Он закрыл окно. Так они и сидели, не касаясь друг друга, окна автомобиля запотевали, машина потрескивала под весом нарастающего льда.

Он совсем потерялся и стал говорить, что она значит для него больше, чем вся Франция; а она, конечно, знала, что такое Франция для него. Хелен обняла его, не переставая мысленно прикидывать, сколько времени сидит в застывшей машине. Ей было страшно, но даже если фильм короткий, у нее есть еще полчаса, может, минут сорок. Майкл Милтон, однако, не собирался уезжать. Она поцеловала его, надеясь, что он образумится, а он стал ласкать ее мокрые, замерзшие груди. Но она оставалась такой же ледышкой, как минуту назад под дождем и снегом, хотя рук его не оттолкнула.

— Милый Майкл, — сказала она, продолжая думать о своем.

— Да разве можно вот так взять и со всем покончить? — прошептал он.

Но для нее все уже было кончено, и думала она только о том, как скорее уйти от него. Резким движением она усадила его вертикально на месте водителя, вытянулась на длинном сиденье, одернув юбку, и положила голову ему на колени.

— Пожалуйста, прошу тебя, вспомни, — говорила она. — Лучше всего мне было, когда ты вот так вез меня в машине, и я знала, куда мы едем. Ну, вспомни. И пусть это воспоминание согреет тебя. И мы расстанемся.

Он застыл за рулем, всеми силами стараясь удержать на нем руки, бедра его напряглись под ее головой: она щекой чувствовала его напрягшуюся плоть.

— Постарайся остановиться на этом, Майкл, — мягко сказала она. На какое-то мгновение она замолчала, вообразив, будто старый «бьюик» снова везет ее домой к Майклу. Но Майкл Милтон не мог жить одним воображением. Одна рука проскользнула под голову Хелен и крепко сжала ее шею; другая рука расстегнула брюки.

— Майкл! — резко бросила она.

— Ты говорила, что тебе всегда хотелось этого.

— Все кончено, Майкл.

— Нет еще, — сказал он. Его пенис скользнул по ее лбу, ресницам, и она узнала прежнего Майкла, Майкла из его квартиры, того Майкла, который любил в таких отношениях немножко насилия. Теперь ей это совсем не понравилось. Но если сопротивляться, будет скандал.

Представив себе Гарпа его участником, Хелен сказала себе — скандала надо избежать любой ценой.

— Не будь подонком, Майкл. Не надо все портить.

— Ты всегда говорила, что хочешь этого. Ты только боялась, вдруг попадем в аварию. Но сейчас-то бояться нечего. Машина стоит. Авария невозможна.

Как ни странно, Хелен вдруг поняла, а ведь он облегчил ей задачу. Она может больше не церемониться с ним, не подстилать соломки — своей настойчивостью он помог ей разобраться, что для нее самое важное в жизни. Она легко вздохнула, для нее нет ничего важнее, чем Гарп и дети. Как она могла выпустить из дому больного Уолта, подумала она, дрожа от холода. И Гарп значит для нее больше, чем все ее ничтожные коллеги и выпускники, вместе взятые.

Наконец-то Майкл раскрылся во всей своей природной пошлости. И это поразило ее. Возьми в рот, приказала она себе, он сразу же кончит и уедет. Мужчины, с горечью подумала она, утолив страсть, быстро отказываются от дальнейших притязаний. А с Майклом Милтоном, она знала по опыту, это будет недолго.

Ее подтолкнула на это и нехватка времени — при самом коротком фильме у нее осталось минут двадцать. Она думала об этом как о последней точке в неприятной, запутанной истории, которая могла бы кончиться и лучше, и гораздо хуже. Она даже испытывала некоторую гордость, что доказала себе: семья для нее на первом месте. Даже Гарп оценит ее жертву, подумалось ей. Не сегодня, конечно, а несколько позже.

Занятая своими мыслями, она не чувствовала, как ослабела рука Майкла Милтона; он снова взялся за руль, как будто сам управлял происходящим. Пусть думает что хочет, решила она. Ее сейчас волновала собственная семья, и она не заметила, что дождь со снегом превратился в град; льдинки били по кузову «бьюика» множеством молоточков, заколачивающих мелкие гвоздики. Не слышала она, как стонал и трещал старый автомобиль под растущим ледяным панцирем.

Не услышала она и телефона, долго звонившего в ее теплом доме. Неуютное место, где она лежала, и дом разделяли непогода и другие помехи.

Фильм был глупый. Из тех, какие нравятся детям, типичный для вкусов университетского городка. Типичный для всей страны. Для всего мира, бушевал Гарп в душе, вслушиваясь в тяжелое дыхание Уолта. Из носика у бедного малыша текли густые сопли.

— Смотри не подавись кукурузой, — шепнул он Уолту.

— Не подавлюсь, — ответил Уолт, не отрывая глаз от огромного экрана.

— Ты совсем не можешь дышать носом, поэтому не набивай рот. Попадет зернышко не в то горло — беда.

И он вытер малышу нос.

— Высморкайся, — велел он. Уолт высморкался.

— Правда, здорово? — шепнул Данкен. Гарп пощупал горячий нос Уолта. У ребенка не меньше тридцати восьми. Гарп скосил глаза на Данкена.

— Тебе надо расслабиться, пап, — покачал головой Данкен. Знаю, подумал Гарп, но он ничего не мог поделать с собой. Он думал о Уолте, какая у него отличная попочка, крепкие ножки, и как сладко он пахнет, когда набегается и у него повлажнеют волосы за ушками. Такое прекрасное тельце не должно болеть, думал он. Уж лучше бы Хелен сама отправилась из дому в такой гнусный день. Пусть бы позвонила этому проходимцу из своего кабинета.

А лучше было бы самому отправиться к этому красавчику, думал Гарп. Явился бы среди ночи… И Гарп встал и пошел поискать в холле телефон. А Уолт опять раскашлялся.

Если она еще не позвонила, думал Гарп, скажу ей, пусть не звонит. Скажу ей, все беру на себя. Чувства и мысли у него смешались. Хелен предала его, но она его любит, и он ей сейчас особенно нужен. Пока он еще не решил, в какой мере она предала его и какое место он занимает в ее жизни. Он был как на лезвии бритвы, между ненавистью и любовью, и вместе с тем он понимал, у нее могут быть увлечения, в конце концов, он и сам не без греха. Гарпу даже показалось несправедливым, что Хелен, стремившаяся к совершенству, так глупо попалась; она прекрасная женщина и, конечно, заслуживает лучшего. Но, когда Хелен не взяла трубки, это чуткое понимание мгновенно испарилось. Осталась только злость и сознание предательства.

«Сука!» — думал он. Телефон звонил и звонил. «Она все-таки ушла повидать его. А может, развлекаются сейчас в нашем доме!» Казалось, он слышит их слова: «В последний раз». Этот щуплый щенок со своими рассказиками о тонких чувствах, которые никак не могли осуществиться в тускло освещенных ресторанах Европы. (В одном — перчатки оказались не в тон, и подходящий случай был безвозвратно потерян; в другом — женщина не согласилась, потому что у партнера был слишком тесный воротник рубашки.)