Отец Дженни был раздосадован, что она решила сама зарабатывать на жизнь. Деньги в семье были, и старику хотелось, чтобы дочь укрыла свой позор в родном гнезде на берегу бухты Догз-хед. А там нагулянное чадо незаметно вырастет и куда-нибудь уедет. Но со Стирингской школой он примирился.
— Если у ребенка есть от природы мозги, он со временем все равно попадет в эту школу. Лучшего места для мальчишки не найти, — вынес он свой вердикт на общем собрании семьи.
Говоря о наличии у Гарпа «мозгов от природы», отец Дженни намекал на сомнительную наследственность ребенка. В Стирингскую школу, где учился еще отец Дженни, а затем ее братья, в то время принимались только мальчики. Дженни свято верила, что делает для сына величайшее благо, обрекая себя на добровольное заключение в мужской школе. Это чтобы компенсировать отсутствие отца, сказал ее родитель.
«Странное дело, — писал Гарп, — моя мать, хорошо зная, что никогда бы не согласилась соединить свою жизнь с мужчиной, тут вдруг решилась жить под одной крышей с восьмьюстами мальчишками».
Итак, юные годы Гарпа проходили в больничном флигеле школы, где работала его мать. Нельзя сказать, чтобы школьники относились к нему так же, как к преподавательским сынкам, которых презрительно называли «профессорские детки». Это и понятно, ведь школьная медсестра занимает весьма скромное место в штате школы. Дженни Филдз, помимо всего прочего, даже не потрудилась изобрести приличную легенду насчет происхождения Гарпа. Скажем, придумать себе мужа и тем самым как бы узаконить рождение ребенка. Дженни носила фамилию Филдз и всегда представлялась именно так. Сын ее был Гарп, и она не видела в этом ничего зазорного. «Это его собственное имя», — говорила она.
Вся школа, разумеется, понимала, что к чему. В Стиринге не только не возбранялось задирать нос, а даже поощрялось в особых случаях. Но, конечно, во всем нужны мера и такт. Гордиться полагалось тем, чем действительно стоило гордиться, каким-то неоспоримым достижением. Соблюдая при этом политес. Но Дженни таких тонкостей не понимала.
«Моя мать, простая душа, — писал Гарп, — никогда не гордилась сознательно, только под влиянием обстоятельств».
Да, гордость приветствовалась в Стиринге. Но Дженни Филдз гордилась незаконнорожденным ребенком! Может, и не стоило из-за этого посыпать голову пеплом, но в ее положении лучше было все-таки держаться скромнее.
Дженни не просто гордилась Гарпом. Она гордилась и тем, как она заполучила его. Мир тогда еще не знал ее истории; Дженни еще не написала своей автобиографии и даже не приступала к ней. Ждала, пока Гарп подрастет, чтобы оценить ее жизнь по достоинству.
Сыну было известно лишь то, что Дженни могла бы сообщить первому встречному, осмелившемуся спросить ее об этом. Ответ составили бы три нехитрые фразы:
1. Отец Гарпа был солдат.
2. Он погиб на войне.
3. Кто думает о брачных формальностях, когда идет война?
Таинственную недосказанность сюжета можно было бы истолковать в самом романтическом духе. Отец Гарпа мог вполне оказаться героем. А Дженни Филдз быть сестрой милосердия в полевом госпитале. Они полюбили друг друга, но любовь их была обречена. Отец Гарпа, предвидя свою участь, решил исполнить последний долг перед человечеством — оставить после себя потомство. Впрочем, подобная мелодрама никак не вязалась со всем обликом и поведением Дженни. Она была явно довольна своим одиночеством и не окружала прошлое тайной. Ее никогда не видели в плохом настроении, она целиком отдавалась работе и заботам о маленьком Гарпе.
Филдзы, разумеется, были хорошо известны в Стиринге. Знаменитый обувной король проявлял неизменную щедрость к своей альма-матер; он даже входил в попечительский совет школы, хотя мало кто знал об этом. Филдзы не принадлежали к числу самых старых семейств Новой Англии, но, конечно, их капиталы появились не вчера. Мать Дженни была родом из влиятельного бостонского семейства Уиксов, которые пользовались в школе большим уважением, чем Филдзы: учителя, работавшие в Стиринге много лет, помнили время, когда фамилия Уикс ежегодно мелькала в списке выпускников. Но Дженни Филдз, по общему мнению, не унаследовала респектабельности обеих семей. Она была красива, с этим соглашались все, и только; ее неизменной одеждой была белая униформа медсестры, а ведь она могла бы позволить себе что-нибудь и понаряднее. Медсестра, да еще любящая свою работу, — это было весьма странно, учитывая общественное положение семьи. Ухаживать за больными, пожалуй, не очень подходящее занятие для Уиксов или Филдзов.
В общении с людьми Дженни проявляла ту прямолинейную серьезность, от которой людям более легкомысленным становилось просто не по себе. Она много читала, никто лучше нее не знал, какие сокровища спрятаны на полках школьной библиотеки. Если нужной вам книги не было на месте, будьте уверены, эта книга числилась в карточке сестры Филдз. Дженни вежливо отвечала на телефонный звонок и часто сама предлагала передать читателю книгу, как только закончит ее. Книги она прочитывала очень быстро, но никогда ни с кем их не обсуждала. Человек, который брал в библиотеке книгу только затем, чтобы прочитать ее, не имея в виду последующего обсуждения, выглядел в школе белой вороной. В самом деле, для чего тогда вообще брать книги?
Но Дженни отличалась еще большей странностью — в свободное время она посещала лекции. По школьному уставу сотрудники, а также их жены имели право бесплатно слушать лекции, получив разрешение преподавателя. Но скажите, мог ли кто-нибудь отказать медсестре, которая интересуется елизаветинцами[4], викторианским романом, историей России до семнадцатого года, введением в генетику, историей западной цивилизации? Шли годы, Дженни Филдз двигалась от Цезаря к Эйнштейну, минуя Лютера, Ленина и Эразма, митоз[5] и осмос[6], Фрейда и Рембрандта, хромосомы и Ван Гога; от Стикса[7] к Темзе, от Гомера к Вирджинии Вулф, от Афин к Аушвицу. Дженни была на уроках единственной женщиной. Она неизменно являлась в класс в белой униформе, садилась за стол и слушала так внимательно и тихо, что о ее присутствии забывали; учебный процесс шел своим чередом, а застывшая фигура в белом халате жадно внимала каждому слову учителя; это был молчаливый свидетель происходящего, скорее всего благожелательный, но, возможно, творящий собственный суд.
Пришло ее время — Дженни получала именно то образование, о каком мечтала. Но ее тягу к знаниям подогревал не только эгоистический интерес. Она старалась вникнуть, чему и как учат в Стиринге, чтобы по мере надобности помогать Гарпу дельным советом. Постепенно она узнала о школе все: какие уроки — пустая трата времени, а какие — на вес золота.
У нее было много книг, которым скоро стало тесно в ее небольшой квартирке. Проработав в школе десять лет, она случайно узнала, что в книжной лавке школы учащимся и сотрудникам полагается десятипроцентная скидка. Она очень рассердилась, потому что продавцы утаили это от нее. Собственных книг она не жалела, поэтому они стояли на полках и в мрачных палатах изолятора. Когда и там не стало места, книги перекочевали во врачебные кабинеты, в приемную и даже рентгеновский кабинет. Сначала они потеснили пылившиеся на столах газеты и журналы, а затем и полностью заменили прессу. Те, кому случалось захворать в школе, проникались к Дженни особым уважением. Еще бы, здесь, в больнице, не какое-нибудь пустое чтиво и разная медицинская белиберда. В очереди к врачу, например, вам предлагают полистать «Осень средневековья»[8], а пока ждете результатов анализов, сестра приносит интереснейший справочник по дрозофилам. Ну а если у вас нашли что-то серьезное и нужно долго ходить в поликлинику, то считайте, что вам выпал счастливый шанс осилить «Волшебную гору» Томаса Манна. Специально для мальчишек со сломанными конечностями и вообще для тех, кто заработал травмы на тренировках или спортивных состязаниях, имелись приключения и рассказы о героях: скажем, вместо «Спорте иллюстрейтед» — Конрад и Мелвилл, а вместо «Тайм» и «Ньюсуик» — Диккенс, Хемингуэй и Марк Твен. О, эта вожделенная мечта любителей чтения — заболеть и оказаться в школьном изоляторе. Вот оно, место, где наконец-то можно вволю почитать.
