— Позвоните завтра матери, — неожиданно для себя посоветовал он. — Она умеет утешить. И обязательно что-нибудь придумает.
— Дженни прекрасный человек, — всхлипнула Роберта. — Всегда найдет, как помочь. Только уж очень часто я злоупотребляю ее добротой.
— Ей доставляет удовольствие помогать другим, — успокоил ее Гарп.
Это была чистая правда. Дженни Филдз действительно обладала и добротой и терпением. А Гарпу сейчас больше всего на свете хотелось одного — спать.
— В таких случаях здорово помогает партия в теннис, — на всякий случай предложил Гарп. — Приезжайте, Роберта, к нам на пару деньков, пошвыряем мяч.
Хелен тем временем перекатилась к нему, недовольно нахмурилась и куснула его за сосок.
— Я чувствую себя выжатой как лимон, — продолжала Роберта. — Все улетучилось — энергия, сила. Даже не знаю, смогу ли я держать ракетку в руках.
— Ну, попытаться-то можно. Спорт в такие минуты здорово помогает.
Хелен, вконец рассердившись на Гарпа, отодвинулась от него.
Вообще-то Хелен старалась быть ласковой с мужем, когда ночью их будил телефонный звонок. Она так их боялась, что не хотела слышать первой, что стряслось на другом конце провода. Недели через три Роберта позвонила еще раз, опять ночью, и, к удивлению Гарпа, Хелен поспешила снять трубку сама, для чего ей даже пришлось тянуться через Гарпа — телефон стоял на тумбочке с его стороны кровати. Она навалилась на Гарпа всем телом и быстро прошептала в трубку:
— Да? Что такое? — Но, услыхав голос Роберты, тут же сунула трубку Гарпу; похоже, она и не собиралась беречь его сон.
Роберта позвонила среди ночи и в третий раз: взяв трубку, Гарп ощутил какую-то странность.
— Алло, Роберта, — начал он, и тут до него дошло: его ногу ничто не держит, на сей раз рядом не было ни коленок жены, ни ее самой. Привычно утешая Роберту, Гарп не переставал чувствовать рядом с собой холодную пустоту неразделенного ложа. Бросив взгляд на часы, он увидел, что уже два часа ночи — любимое время Роберты.
Как только разговор закончился, Гарп бегом спустился вниз на поиски Хелен. Он застал ее в гостиной, в одиночестве сидящей на кушетке со стаканом вина и какой-то рукописью на коленях.
— Никак не могла заснуть, — объяснила она, но выражение ее глаз показалось Гарпу странным, по крайней мере понять он его не мог. Ему, кажется, приходилось видеть подобное выражение, но не у Хелен.
— Читаешь работы? — спросил он.
Она кивнула, но на коленях у нее лежала всего одна рукопись. Гарп взял ее.
— Курсовая, — сказала она и протянула к ней руку.
Студента звали Майкл Милтон. Гарп успел пробежать глазами один из абзацев.
— Похоже скорей на рассказ, чем на курсовую. Я не знал, что ты задаешь своим студентам писать рассказы.
— А я и не задаю. Но они иногда приносят их мне, чтобы послушать мою оценку.
Гарп прочел еще один абзац. Стиль ему показался неестественным, даже вымученным, но ошибок не было: слава Богу, хоть пишет грамотно.
— Один из моих студентов-выпускников. Очень способный, но… — Она нарочито небрежно пожала плечами, и в ее жесте неожиданно проглянул подросток, пытающийся за внешним безразличием скрыть смущение.
— Но что? — рассмеялся Гарп: в этот поздний час Хелен выглядела совсем девочкой.
Хелен сняла очки, и в ее глазах снова мелькнуло то странное выражение, которое он так и не мог распознать.
— Как тебе сказать… — произнесла она, явно волнуясь. — Может, он еще слишком молодой. Для писательства. Очень способный, но молодой.
Гарп перелистнул страницу и пробежал начало еще одного абзаца.
— По-моему, дерьмо, — пожал он плечами, возвращая рукопись жене.
— Неправда, — сурово возразила Хелен. («Ах ты, моя строгая учительница, справедливость, конечно, превыше всего», — подумалось Гарпу.)
— Ладно, я пошел спать, — сказал он.
— Я тоже иду, — ответила Хелен.
В туалете наверху Гарп взглянул на себя в зеркало. И сумел наконец понять выражение жены, которое так его озадачило. Он не раз его видел, но не на лице Хелен, а на своем собственном. И сразу узнал его — выражение виноватости. Узнал и насторожился. Гарп долго лежал в постели, не смыкая глаз. Жена все не шла. Утром, проснувшись, он, к своему удивлению, сразу вспомнил имя Майкла Милтона, хотя ночью лишь мельком взглянул на его рукопись. Гарп искоса посмотрел на лежавшую рядом жену: Хелен тоже не спала.
— Майкл Милтон, — тихо произнес он, не обращаясь прямо к ней, но достаточно громко, чтобы Хелен услышала. А сам в это время краем глаза следил за ее бесстрастным лицом.
«Одно из двух: либо мысли ее где-то витают, либо она не расслышала, — подумал он. — А возможно, она мысленно произнесла его одновременно со мной и потому пропустила мимо ушей эти мои первые утренние слова».
Студент третьего, выпускного, курса Майкл Милтон занимался сравнительным литературоведением; он уже имел за плечами Йельский университет, где специализировался по французской литературе — правда, с весьма скромными результатами. Милтон был выпускником «Академии Стиринга», но не любил вспоминать школьные годы. Убедившись, что собеседник знает про Йель, он и о нем отзывался без особого удовольствия. Зато о своем первом студенческом годе он всегда говорил с восторгом — первый год он стажировался за океаном, во Франции. Послушать Майкла Милтона — выходило, что он провел в Европе не какой-то жалкий год, а всю свою юность. Сейчас ему было двадцать пять.
Хотя он и жил в Европе совсем недолго, похоже, накупил себе всякой одежды до конца своих дней; он неизменно носил твидовые пиджаки с широкими лацканами и брюки свободного, как и пиджак, покроя — еще во времена Гарпа в Стиринге этот фасон назывался «континентальный». У рубашек Майкла Милтона был всегда широкий открытый ворот «а ля ренессанс», не застегнутый на две верхние пуговицы; словом, его манера одеваться отличалась нарочитой небрежностью и вместе с тем тщательной продуманностью каждой детали костюма.
Милтон был похож на Гарпа, как страус на моржа. Одетый Майкл был всегда элегантен, а раздетый напоминал больше всего цаплю. Худой, долговязый, он слегка сутулился, что успешно скрывали сшитые на заказ твидовые пиджаки. Одетый, он выглядел как идеальный манекен в витрине мужского модного магазина; без одежды казалось, что тела у него нет совсем.
И все же у них была одна общая черта — огромное самомнение; оба они в равной мере обладали добродетелью (а может, пороком?) гордыни. Подобно Гарпу, Майкл был дерзок дерзостью, которая свойственна людям, бесконечно уверенным в себе. Кстати, именно благодаря этим качествам Хелен в свое время потянуло к Гарпу.
И вот те же самые качества, только в новом обличье, но она все-таки распознала их. Как правило, у нее не вызывали симпатии молодые денди, которые одевались и говорили так, словно выросли в Европе, впитав в себя усталость от мирской суеты и печальную мудрость Старого Света, а на самом деле большую часть своей короткой жизни провели в родном Коннектикуте. Но ведь в девичьи годы Хелен не увлекалась и борцами. Ей всегда нравились самоуверенные люди — при условии, что их самоуверенность не была беспочвенной.
Что касается Майкла Милтона, то его привлекало в Хелен то, что влекло к ней многих мужчин и немногих женщин. В свои тридцать с небольшим она очаровывала не только красотой, но и совершенством всего облика. В отличие от других женщин, она следила за собой не из желания блеснуть; любуясь ее безупречно ухоженным видом, вы бы сказали — красота обязывает. Ее преподавательская карьера была на редкость удачна. Словом, она до такой степени была в ладах с жизнью, что только самые неотразимые мужчины, поймав ее взгляд, не отводили глаз.
Хелен привыкла к тому, что в коридорах английского факультета на нее никто особенно не обращает внимания: если на нее и смотрели, то так, что она этого не замечала. Поэтому она и смутилась, заметив однажды устремленный на нее долгий, откровенный взгляд молодого Майкла Милтона. Остановившись в коридоре, он не отрываясь смотрел, как она приближалась к нему. В этот раз Хелен первая отвела взгляд, а он все стоял и смотрел, как она удаляется. При этом он довольно громко (чтобы Хелен могла услышать) спросил:
