У Гарпа было иное отношение к своему «Пансиону Грильпарцер». Он знал, его повесть больших денег не принесет. Сначала появится в солидном журнале, где ее мало кто прочитает. Через годы, когда имя его станет известно, выйдет более заметным изданием; критики скажут о ней свое слово, но денег, полученных за «Пансион», не хватит на покупку хорошего автомобиля. Гарп знал, что его детище не принесет ему денег, но он прежде всего надеялся, что этой повестью завоюет Хелен Холм и она согласится жить с ним, даже выйти за него замуж.

Закончив «Пансион Грильпарцер», он объявил матери, что хотел бы вернуться домой и увидеть Хелен; он пошлет ей повесть, может, она выкроит время прочитать ее к его возвращению. «Бедная Хелен, — подумала Дженни, — не слишком ли много ей придется прочесть». Дженни встревожило то, что Гарп назвал Стиринг «домом»; но и ей хотелось увидеть Хелен, да и Эрни Холм с удовольствием проведет несколько дней в их обществе. К тому же в бухте Догз-хед был родительский особняк, так что Гарпу и Дженни будет где остановиться и обдумать дальнейшие планы.

Гарп и Дженни были странные, одержимые люди, им и в голову не пришло задуматься, почему они, так в общем и не повидав Европы, вдруг засобирались домой. Дженни упаковала форменные платья. Гарпа держало одно — «услуги», за которые Шарлотта перед смертью заплатила Тине и ее подруге.

Предвкушение этих «услуг» волновало его все время работы над «Пансионом Грильпарцер», но впоследствии Гарп поймет — веление писательства и жизни не всегда совпадают. Пока он писал, ему требовалось лишь предвкушение, кончил писать — захотелось Тину. И он пошел искать ее на Кёрнтнерштрассе, но «майонезная» шлюха, говорящая по-английски, сообщила ему, что Тине пришлось расстаться с престижным районом.

— Все меняется, — сказала Ванга. — Забудь Тину.

И Гарп забыл — похоть способна на такие штуки. Время смягчило антипатию к «майонезному» шраму Ванги; он ему даже понравился. И Гарп переспал с ней дважды, но — сколько раз ему предстоит в этом убедиться, — когда окончен труд, все остальное не в радость. Почти все.

Гарп и Дженни прожили в Вене год и три месяца. Был сентябрь. Гарпу и Хелен всего лишь девятнадцать, и Хелен предстоит вскоре вернуться в колледж. Самолет летит из Вены во Франкфурт. Легкое возбуждение (Ванга) тихо покинуло Гарпа. Он вспомнил Шарлотту, все-таки она была счастлива. Ведь она рассталась с престижным районом, только когда рассталась с жизнью.

В самолете, летящем из Франкфурта в Лондон, Гарп перечитал «Пансион Грильпарцер» и подумал, что Хелен его не отвергнет. От Лондона до Нью-Йорка повесть прочитала Дженни. И поразилась причудливой фантазии сына в сравнении с ее трезвым, жизненным повествованием. Воображение Гарпа восхитило ее. Ведь ее литературный вкус никогда не был особенно изощренным. Позднее она скажет, что «Пансион Грильпарцер» мог написать только мальчик, выросший в неполноценной семье.

Что ж, возможно. А Хелен потом скажет: прочитав «Пансион Грильпарцер», можно уже мельком увидеть, каков «мир от Гарпа».

«…Наутро, отправившись завтракать в кафе «Пансиона Грильпарцер», мы встретились там с герром Теобальдом и всей шумной компанией его постояльцев, так испортивших нам предыдущий вечер. Я знал, что папе в этот раз, как никогда, хотелось рассекретить себя как инспектора Австрийского Туристического бюро.

— Повсюду разгуливают какие-то люди на руках, — сказал папа.

— Подсматривают под дверь туалета, — добавила бабушка.

— Вон тот, — указал я на угрюмого, небольшого роста мужчину за угловым столиком, который завтракал вместе со своими приятелями — рассказчиком снов и певцом-венгром.

— Он зарабатывает себе этим на жизнь, — сказал герр Теобальд, и мужчина, ходивший на руках, словно желая подтвердить его слова, тут же встал на руки.

— Скажите ему, пусть немедленно прекратит, — потребовал папа.

— А знаете ли вы, что он по-другому не умеет? — неожиданно спросил рассказчик снов. — Знаете ли вы, что он не может сделать ни шагу ногами? У него нет берцовых костей. Это замечательно, что он научился ходить на руках! Иначе он вообще бы не смог передвигаться. — Человек на руках кивнул, хотя в его положении сделать это было весьма непросто.

— Пожалуйста, сядьте, — попросила мама.

— Калекой быть не зазорно, — решительным голосом сказала бабушка. — А вот вы, — повернулась она к рассказчику снов, — вы вредный, злой человек! Вы знаете то, что не имеете права знать. Он знает мой сон! — пожаловалась она герру Теобальду таким тоном, будто сообщала ему о краже из ее номера.

— Да, он иногда вредничает, согласен, — признал Теобальд. — Но это с ним нечасто случается, и потом он понемногу стал исправляться. Он не виноват, что знает чужие сны.

— Я хотел помочь вам избавиться от всяких мыслей, — сказал бабушке рассказчик снов. — Думал сделать как лучше. Ведь уже прошло немало времени, как умер ваш муж, пора бы уж забыть этих рыцарей. Не вам одной снятся такие сны.

— Перестаньте, прошу вас, — взмолилась бабушка.

— Но я ведь хотел вам помочь, — продолжал рассказчик снов.

— Ну пожалуйста, перестаньте, — попросил герр Теобальд.

— Я из Туристического бюро, — объявил папа, наверное, потому, что ничего другого придумать не мог.

— О, черт подери! — воскликнул герр Теобальд.

— Теобальд не виноват, — сказал певец. — Это мы во всем виноваты. Он вынужден всех нас терпеть, хотя от этого и страдает его репутация.

— Они женились на моей сестре, — сообщил нам Теобальд. — Это семья, понимаете? Что я могу поделать?

— «Они» женились на вашей сестре?! — изумилась мама.

— Ну, вообще-то, сначала она вышла за меня, — сказал рассказчик снов.

— А потом услышала, как я пою! — добавил певец.

— Но вот за ним она замужем не была, — произнес Теобальд, и все виновато посмотрели на человека, который мог ходить только на руках.

— У них когда-то был маленький цирк, — продолжал Теобальд. — Их погубила политика.

— Лучший цирк во всей Венгрии, — сказал певец. — Вы слыхали что-нибудь о цирке Сольнок?

— Нет, к сожалению, не слыхал, — серьезно ответил папа.

— Мы играли в Мишкольце, Сегеде, Дебрецене, — сказал рассказчик снов.

— В Сегеде дважды, — уточнил певец.

— Мы бы добрались и до Будапешта, если бы не русские, — сказал человек, ходивший на руках.

— Это русские лишили его берцовых костей! — воскликнул рассказчик снов.

— Не ври, — сказал певец. — У него с рождения их не было. Но мы действительно не поладили с русскими.

— Они хотели арестовать медведя, — снова вставил рассказчик снов.

— Не ври! — сказал Теобальд.

— Мы спасли от них его сестру, — добавил человек, ходивший на руках.

— Поэтому я и приютил их, — сказал герр Теобальд, — и потом они вкалывают изо всех сил. Но здесь это никому не нужно. Это чисто венгерский цирк. Медведи на велосипедах — здесь это просто не принято. И эти вещие сны нас, венцев, ни капельки не волнуют.

— Не ври, — сказал рассказчик снов. — Просто тогда я рассказал не тот сон. Мы работали в ночном клубе на Кёрнтнерштрассе, но нас запретили.

— Ни в коем случае нельзя было рассказывать тот сон, — мрачно произнес певец.

— Да, но тут поспособствовала твоя жена! — вскричал рассказчик снов.

— Она тогда была твоей женой! — выпалил в ответ певец.

— Ради Бога, перестаньте! — умолял Теобальд.

— Мы готовим представления для больных детей, — сказал рассказчик снов. — Выступим и в больницах для взрослых, особенно на Рождество.

— Вы бы побольше выступали с медведем, — посоветовал им герр Теобальд.

— Ты это скажи своей сестре, — сказал певец. — Это ее медведь, она его дрессировала. Ее вина, что он такой ленивый и неряшливый. У него столько дурных привычек!

— Он единственный, кто никогда надо мной не смеется, — сказал человек, ходивший только на руках.

— Я больше не могу все это слушать, — прошептала бабушка. — Просто ужас какой-то.