Наблюдая семью Перси, Дженни имела все основания тревожиться за Гарпа, когда он играл с их детьми. Они бегали где угодно, как будто их мать считала, что они заговорены от несчастного случая. Надо признать, маленькие Перси, белесые, почти альбиносы, с прозрачной кожей, действительно казались чуть ли не эльфами и отличались отменным здоровьем. Несмотря на молчаливое презрение, которое питали к Толстому Персику многие учителя и их жены, все были единодушны, что в чадах Перси и самой Мидж есть «порода». Все дело в мощных жизнестойких генах.
Гарп писал: «Моя мать не переносила людей, которые до такой степени серьезно относятся к генам».
Как-то раз, взглянув в окно, Дженни увидела, что ее маленький, смуглокожий Гарп бежит по больничной лужайке в сторону нарядных, белых с зелеными ставнями особнячков, где жили семьи учителей. Дом Перси выделялся среди этих построек, как старинный храм в городе, полном церквей. За Гарпом по расчищенным, ухоженным дорожкам неслась шумная орава — неуклюже шлепал весь выводок Перси, мчались и другие ребята, но догнать Гарпа не удалось никому.
Среди тех, кого затянула в водоворот эта гонка, был Кларенс дю Гар; его отец преподавал в школе французский, и от него вечно воняло так, будто он сроду не мылся. Зимой он не позволял открывать окна в классе. Был там и Тальбот Мейер-Джонс. Его отец уж точно знал обо всей истории Соединенных Штатов больше, чем Стюарт Перси о своем квадрате Тихого океана. Была и Эмили Гамильтон, у нее восемь братьев, она окончит довольно плохую школу за год до того, как администрация Стиринга проголосует за совместное обучение. Мать Эмили покончит с собой (это случилось, конечно, не в результате голосования, но одновременно с ним). На что Стюарт Перси заметит — вот станем принимать девочек, сколько будет еще самоубийств! Были тут и братья Гроув, Айра и Бадди, «из города». Их отец работал в административно-хозяйственной части. Случай деликатный: не ясно, будут ли они успевать и стоит ли даже обнадеживать их заманчивой перспективой — обучением в Стиринге.
Дженни смотрела, как они летят по изумрудно-зеленым квадратам лужаек и дорожкам, недавно залитым асфальтом и со всех сторон зажатым зданиями. Кирпич, из которого сложены постройки, поблек от времени и походил скорее на розовый мрамор. Глядя на бегущих ребят, Дженни забеспокоилась — с ними увязался и пес Перси. Безмозглая уродина, которая плевать хотела на запрет городских властей бегать на улице без намордника. Гигантских размеров ньюфаундленд постепенно превратился из глупого пса, который расшвыривал содержимое мусорных бачков и грыз бейсбольные мячи, в сущее наказание для обитателей Стиринга.
Однажды во время игры в волейбол пес схватил мяч и прокусил его, причем не со зла, а так просто, от нечего делать. Владелец мяча попытался вырвать остатки из огромной пасти, но не тут-то было, пес сильно покусал его, оставив на руке мальчика глубокую рваную рану. Сестра, наложившая повязку, таких ран у воспитанников Стиринга никогда не видела. Пес постоянно царапал детей; его хозяйка Мидж Перси, услыхав об очередном нападении, щебетала: «Что вы, что вы! Пес просто перевозбудился, но он обожает играть с детьми». Собаку звали Балдеж. Мидж как-то рассказала Дженни, что щенок появился у них после рождения четвертого ребенка. Тогда она все еще называла свои отношения с мужем идиотским словом «балдеж». «И я так и назвала щенка — пусть его имя напоминает Стьюи, как мне с ним хорошо».
Дженни Филдз записала: «Видно, в голове у Мидж Перси стоял нескончаемый балдеж. Пес был законченный убийца, находившийся под защитой одного из множества бессмысленных, не выдерживающих никакой критики постулатов, принятых на вооружение высшими классами американского общества, суть которого сводится к следующему: дети и четвероногие любимцы аристократических семейств по определению не могут «выйти за рамки», и уж тем более причинить кому-то вред. При этом всему остальному человечеству не дозволяется перенаселять мир или распускать своих собак, но дети и собаки богатых людей имеют законное право наслаждаться абсолютной свободой».
И тех и других, то бишь детей и собак из богатых семей, Гарп называл «аристократическими».
Ему бы стоило тогда прислушаться к словам матери о том, что ньюфаундленд по кличке Балдеж по-настоящему опасен. Собаки этой породы, с маслянисто-блестящей шерстью, напоминают совершенно черного сенбернара. Они ленивы и дружелюбны, но не таков был ньюфаундленд Балдеж. В тот раз на лужайке у дома Перси дети стали играть в футбол, и тут вдруг огромная туша пса — фунтов сто семьдесят[12], не меньше, — обрушилась сзади на Гарпа: Балдеж оттяпал у него мочку левого уха. Пес, по всей видимости, целился откусить все ухо, но у него было плохо с координацией движений. Остальные дети тут же кинулись врассыпную.
«Балдежка укусил кого-то!» — крикнул один из юных Перси, оттаскивая Мидж от телефона. У них в семье был обычай давать каждому уменьшительное имя. Поэтому детей — Стюарта-младшего, Рэндольфа, Уильяма, Кушман (девочка) и Бейнбридж (еще одна девочка) — в семье звали соответственно Стьюи-второй, Мямлик, Крикунчик Вилли, Куши и Пушинка. Малышка Бейнбридж, чье имя не так-то просто было превратить в уменьшительное, последней из всех рассталась с подгузниками. В потугах на остроумие и портретную точность домашние прозвали ее Пушинкой.
Куши тянула мать за руку и продолжала твердить:
— Балдежка укусил кого-то!
— Кого же на этот раз? — поинтересовался Толстый Персик.
Он схватил ракетку, как будто и правда хотел что-то предпринять. Но Стьюи был в чем мать родила, поэтому Мидж запахнула халат и сама отправилась разбираться с детьми.
Дома Стюарт Перси часто ходил раздетым. Почему — неизвестно. Может, тем самым он снимал с себя стресс: шутка ли, болтаться без дела по школе, демонстрируя благородную седину, и быть застегнутым на все пуговицы. Но, возможно, было и другое объяснение наготе: чтобы произвести столь многочисленное потомство, Стьюи приходилось большую часть времени проводить дома раздетым.
— Балдежка укусил Гарпа, — сказала маленькая Куши Перси.
Ни Стюарт, ни Мидж не заметили, что Гарп стоит на пороге и кровь заливает всю левую половину его лица.
— Миссис Перси, — задохнувшись, прошептал Гарп, но никто его не услышал.
— Укусил Гарпа? — переспросил Толстый Персик.
Он наклонился, чтобы поставить ракетку в шкаф, и пукнул.
Мидж бросила на него взгляд.
— Так, так, — проговорил Стьюи, — у пса все-таки есть нюх.
— Ну что ты, Стьюи, — проронила Мидж, и улыбка, мимолетная, как плевок, тронула ее губы. — Он же еще маленький.
А маленький Гарп стоял тут же, едва держась на ногах. Кровь капала на дорогой ковер в холле, натянутый ровнехонько, без единой складочки или морщинки, и расстилавшийся по всем четырем необъятным комнатам первого этажа.
Куши Перси — она умрет во время родов, так и не успев дать жизнь первенцу, — заметила, что фамильное достояние Стирингов, их знаменитый ковер, заляпан кровью Гарпа.
— Противный! — завопила она и выбежала за дверь.
— Надо позвать твою маму, — сказала Мидж.
Гарпа буквально шатало, ему все еще чудился рык страшного пса и казалось, что огромная слюнявая морда тычется в искромсанное ухо.
Немало лет прошло, прежде чем Гарп понял, к кому относился этот возглас Куши Перси: «Противный!». Он думал, что она имеет в виду не его, Гарпа, с кровоточащим, разорванным ухом, а своего отца. В самом деле, что могло быть противнее голой, покрытой седеющей растительностью туши, загромождавшей коридор? Так, во всяком случае, казалось Гарпу, потрясенному появлением бывшего доблестного моряка в столь непрезентабельном виде. Голый Стюарт, выставив вперед необъятное пузо, возник со стороны винтовой лестницы и стал быстро приближаться к Гарпу.
Присев на колени, Стюарт Перси с неподдельным интересом вглядывался в замурзанное лицо мальчишки, причем сама рана занимала его меньше всего. Гарп даже хотел было показать этому волосатому великану, где находится его левое ухо. Не обращая внимания на увечье, нанесенное Гарпу его псом, он вперился в блестящие карие глазенки малыша, изучив цвет и разрез которых, он, как видно, убедился в правильности какой-то своей догадки. Поскольку сурово кивнул головой и бросил белобрысой дурехе Мидж: «Япошка». (Чтобы осознать скрытый смысл этой сцены, Гарпу потребовался не один год.) А тем временем Стьюи продолжал:
