Эллен попросила Джона Вулфа опубликовать ее очерк. Хелен попыталась отговорить ее. Гарп решил не вмешиваться.

— Но ты влез по уши в эту историю, — сказала Хелен. — Не вмешиваясь, ты как раз и получишь чего хотел: публикацию этого страшного очерка. Вот чего ты добиваешься, и ты это знаешь.

И Гарп поговорил с Эллен Джеймс. Он разглагольствовал ярко, горячо, вдохновенно, почему лучше не публиковать эту вещь. Джеймсианки больны, несчастны, сбиты с толку, замучены и обижены другими, да еще пострадали от своей собственной дурости. Так зачем же обрушивать на них столь суровые обвинения. Лет через пять про них все забудут. Они протянут человеку листок бумаги с объяснением, а он в ответ скажет: «Что такое джеймсианка? Вы не можете говорить? У вас что, нет языка?»

У Эллен вид был мрачный и решительный.

«Я их не забуду! Ни через пять лет, ни через пятьдесят; я буду помнить их так же, как помню мой язык», — написала она Гарпу.

И он сказал ей мягко:

— Я думаю, Эллен, этот очерк не надо публиковать.

«Вы рассердитесь на меня, если он все-таки будет опубликован?» — спросила Эллен.

Гарп сказал, что не рассердится.

«А Хелен?»

— Хелен будет сердиться, но на меня.

— Ты умеешь сильно рассердить людей, — сказала ему Хелен ночью в постели. — Буквально довести до белого каления. Ты должен это прекратить. Занимайся своим делом, Гарп. Своим собственным делом. Ты раньше говорил: политика — вещь глупая и нисколько тебя не интересует. И ты был прав. Глупая, неинтересная. Ты ею стал заниматься, потому что это легче, чем сидеть за столом и писать. И ты это знаешь. Ты строишь книжные полки во всех комнатах, меняешь полы, копаешься в саду. Что с тобой, Гарп? Разве я выходила замуж за столяра? Или мечтала, чтобы ты погряз в политике? Ты должен писать книги, а полки пусть делает кто-нибудь другой. И ты знаешь, Гарп, что я права.

— Да, ты права, — сказал он.

Он пытался вспомнить, что вызвало тогда в его воображении первую строчку «Пансиона Грильпарцер». «Мой отец работал в Австрийском Туристическом бюро».

Откуда она взялась? Как родилась в его голове? Он попытался придумать подобную фразу. И получилось: «Мальчику было пять лет; у него был кашель, который казался глубже его маленькой, с выпирающими ребрышками грудной клетки». Но это предложение выплыло из памяти и потому было никуда не годно. Воображение его перестало работать.

Три дня кряду он тренировал борцов-тяжеловесов. Может быть, для того, чтобы наказать самого себя?

— Очередное маразматическое занятие вроде копания в саду, — сказала Хелен.

Гарп дома объявил, что у него есть дело: нужно съездить в Нью-Гэмпшир в городок Норт-Маунтин по поручению Фонда Дженни Филдз. Надо проверить, стоит ли дать вспомоществование женщине по фамилии Тракенмиллер.

— Еще одно копание в саду, — сказала Хелен. — Книжные полки, политика, защита угнетенных — занятия людей, которые не умеют писать.

Но он все-таки уехал. В его отсутствие позвонил Джон Вулф и сказал, что один весьма популярный журнал хочет опубликовать очерк Эллен Джеймс «Почему я не джеймсианка?».

В голосе Джона Вулфа по телефону звучали холодные, таинственные, металлические нотки — кого бы вы думали? Да «Прибоя», конечно же, мелькнуло в голове Хелен. Но тогда она не могла понять, почему они почудились ей. Пока еще не могла.

Хелен сообщила новость Эллен Джеймс. Сразу же простила ее и вместе с ней порадовалась. Они взяли с собой Данкена и маленькую Дженни и поехали на побережье. Купили омаров, которых Эллен очень любила, гребешков для Гарпа — до омаров он был небольшой охотник. В машине Эллен написала на листке бумаги: «Шампанское! Можно запивать омаров и морских гребешков шампанским?»

— Ну, конечно, — ответила Хелен. — Конечно, можно!

Купили шампанское. Заехали в бухту Догз-хед и пригласили к обеду Роберту.

— Когда вернется папа? — спросил Данкен.

— Не знаю, где этот Норт-Маунтин, — ответила Хелен, — но к обеду обещал быть.

«Мне он тоже так сказал», — написала Эллен Джеймс.

Салон красоты «Нанетта» в Норт-Маунтин, штат Нью-Гэмпшир, размещался на кухне в доме миссис Тракенмиллер.

— Это вы Нанетта? — осторожно поинтересовался Гарп, стоя на обледеневшем пороге, посыпанном солью.

— Никаких Нанетт здесь нет. Меня зовут Харриет Тракенмиллер.

В темной глубине кухни позади нее, потянувшись, зарычал огромный пес и двинулся навстречу вошедшему. Миссис Тракенмиллер мощным бедром оттеснила собаку и поставила голую, исцарапанную ногу в голубой тапочке в проем двери. Длинный халат скрадывал ее фигуру. Было понятно лишь, что она высокого роста и, по-видимому, только что принимала ванну.

— Вы… гм… делаете мужские прически?

— Нет, — коротко ответила она.

— Я очень прошу вас. Видите ли, я не доверяю мастерам-мужчинам.

Харриет Тракенмиллер подозрительно взглянула на черную вязаную шапочку Гарпа, натянутую на уши и полностью скрывавшую прическу. Непослушные густые пряди выбивались из-под шапочки сзади, прикрывая короткую шею и доходя до плеч.

— Я не вижу, какие у вас волосы.

Он стянул шапку, и холодный ветер тут же их разметал.

— Мне нужна не совсем простая стрижка, — Гарп говорил как можно безразличнее, разглядывая невеселое, усталое лицо женщины — в уголках серых глаз мелкие морщинки, бесцветные волосы накручены на бигуди.

— Вы не записаны ко мне, — сказала Харриет Тракенмиллер.

Нет, она не шлюха, Гарп это понял с первого взгляда. Измученная работой женщина, к тому же явно его боится.

— Скажите толком, какая вам нужна стрижка? — спросила она.

— Подровнять, — пробормотал Гарп, — и чтобы чуть-чуть завивались.

— Завивались? — переспросила она. — Перманент, что ли?

Она не могла себе представить, как можно завить эту копну совершенно прямых волос.

Он неуверенно провел рукой по спутанным волосам.

— Не знаю. Что получится.

Харриет Тракенмиллер пожала плечами.

— Пойду переоденусь, — сказала она.

Сильный, гибкий пес мощным рывком протиснулся у нее между ног и выставил в дверной проем оскаленную пасть. Гарп напрягся, готовясь защищаться, но Харриет как следует поддала псу коленом в морду и, вцепившись рукой в лохматую шею, оттащила его от двери. Пес взвыл и ретировался на кухню.

Гарп оглядел двор: мозаика замерзших собачьих куч, три машины, из которых, по-видимому, ни одна не на ходу. Дрова, сваленные в кучу. Телевизионная антенна, которая когда-то, видно, торчала на крыше, теперь стояла, прислоненная к алюминиевой стене дома, из треснутого окна паутиной тянулись провода.

Миссис Тракенмиллер, отступив назад, открыла Гарпу дверь. В кухне было жарко, топилась плита, пахло печеньем, парикмахерской. Кухня и цирюльня соседствовали здесь бок о бок. Гарп осмотрелся. Розовая раковина для мытья волос, банки с томатом, трюмо, обрамленное софитами, полочка со специями, мясорубка, батареи лосьонов, кремов, притираний. Сушилка для волос, подвешенная на проводе над металлической скамьей, вызывала в памяти электрический стул.

В кухне никого не было. Харриет Тракенмиллер ушла переодеться, вместе с ней пропал и ее свирепый страж. Гарп пригладил волосы. Посмотрел в зеркало, словно пытаясь запомнить, как он выглядит. Через полчаса он изменится до неузнаваемости.

Неожиданно распахнулась наружная дверь. В кухню вошел высокий крупный человек в охотничьей куртке и красной охотничьей шапочке с необъятной охапкой дров в руках, которую он сбросил в короб, стоявший у печки. Пес, который все это время прятался под раковиной, почти у самых ног растерявшегося Гарпа, рванулся наперехват человеку, но тут же без звука отошел — человека здесь хорошо знали.

— Лежать, дурень! — прикрикнул тот. Собака послушно улеглась.

— Это ты, Дики? — позвала Харриет Тракенмиллер откуда-то из глубины дома.

— А ты думала кто? — рявкнул мужчина, поворачиваясь к Гарпу, стоявшему перед зеркалом.

— Привет, — поздоровался Гарп.

Великан по имени Дики с удивлением воззрился на него. Было ему около пятидесяти. Одутловатое лицо исхлестано ледяным ветром. Немного странный взгляд. Гарп слишком хорошо знал это выражение на лице Данкена и не мог ошибиться: один глаз у человека искусственный.