— Так вопрос не стоит. Но, насколько я помню и из репетиции понял, даже у Шекспира и свидетели были, и улики — платочек этот в клеточку.

— Это у Мумозина в клеточку. У Шекспира был с земляничками.

— Тем более с земляничками! Вещдок. А тут надо Отелло вычислить и какую-нибудь ему ловушку придумать, провокацию устроить. Мошкин, конечно, этого делать не будет. Тем более Отелло наш хитер.

— Ловушку! — оживилась Настя. — Давай вместе придумывать ловушку! Только для кого? Давай для фиолетовой женщины!

— Она, конечно, довольно мрачная на вид, но меня нисколько не вдохновляет. Зачем бы ей Таню душить?

— Как зачем? Я же тебе говорила только что! Мумозин влюбился, решил бросить жену…

— Ерунда это. Ничего он не решил, и Таня его терпеть не могла. Ирочка-волкодав ни при чем.

— Как жалко! А мне она больше всех не нравится. Ты что же, считаешь, что преступник обязательно симпатичный? Я думала, это только в книжках и кино…

— Конечно, в кино. Убийцы чаще довольно противные — вспомни афонинского Покатаева, к примеру. А если и попадаются симпатичные, то как узнаешь, что они натворили, сразу вся симпатия пропадает. С другой стороны, вполне законопослушные граждане бывают очень противными и…

— Ну, что ты меня путаешь! — обиженно вскрикнула Настя. — Я же вижу, что ты про себя уже что-то надумал, а мне не говоришь. Это нечестно! Если бы ты не считал меня дурочкой, я бы могла… Куда ты смотришь?

— Это телепатия!

Самоваров сначала не верил своим глазам. Давно он ловил в мигающей красной полутьме некий призрак, не дававший ему покоя. Мерещилось? Призрак вселялся во всевозможные посторонние веселящиеся фигуры, обманывал, снова выныривал из незнакомых лиц, прятался, таял — короче, присутствовал. «Врешь, врешь, — говорил ему Самоваров. — Понакрутил тут московский дизайнер — ни зги не видно! Нет его тут! Не бывает он тут! А где бывает? Не знаю. Алиби у него нет. И ничего никому рассказывать не хочет».

— Это он! — прошептала Настя, проследив направление взгляда Самоварова.

— Да, Геннадий Петрович Карнаухов, — облегченно поименовал Самоваров свой призрак. Значит, призрака и не было? Просто ведущий актер Ушуйского драматического театра сидит во плоти за таким же, как у них, укромным блатным столиком, подальше от шума и сквозняков — жарких и чадных с кухни и ледяных с улицы. А почему бы ему здесь не закусывать? Как никак дружок Андрея Андреевича, хана Кучума. Вот и закусывает. На сверкающем куполе голой головы Геннадия Петровича поочередно вспыхивали и лоснились то красные, то зеленые блики от лампочек, но глаза его были в тени, в черных ямах глазниц, и непонятно было, куда он смотрит и что видит.

— Так вот же он, Отелло! — зашептала Настя. — Это он! Он! Ведь он всегда на всех кидается! И не хочет говорить, где он был той ночью. Все рассказали, где были (пусть даже и соврал кое-кто), а он — нет.

Вряд ли в звоне, грохоте и пении мог Геннадий Петрович расслышать Настин шепот, но он вдруг замер и перестал жевать. Настя с Самоваровым тоже завороженно уставились на него. Со сцены тяжело и мерно ухало. Все здание, внутри которого был красный мрак, мягко и мерно содрогалось — такой расчетливо веселящий применялся ритм. Вокруг сцены подпрыгивали и повизгивали довольные клиенты. Но Геннадию Петровичу не было весело. Он застыл с вилкой в руках и непрожеванным комом за щекой, посидел так немного, встал и двинулся в сторону самоваровского столика. Настя задрожала, как осиновый лист. Она приникла к Самоварову и сжала под столом его руку.

— Позвольте? — Карнаухов отодвинул стул и сел, глядя перед собой. Тут только вспомнил он про ком за щекой, глотнул как было, не жуя, и задал Самоварову странный вопрос:

— Вы ведь не случайно тут, а?

— Совершенно случайно. Мы зашли поужинать, — сухо ответил Самоваров.

— Да бросьте! Вас Андрюха нанял, и вы теперь ходите за мной. Чего вы добиваетесь? Нарветесь ведь!

Самоваров пожал плечами:

— Я не знаю, о чем это вы. Следить за вами? Зачем?

— Не отпирайтесь. Андрюха выгородить меня хочет, вот и мудрит. Это лишнее. Своими делами пусть лучше займется. Мне ничего не нужно. Мне ничего не грозит. У меня все нормально.

— Допустим. Зачем тогда скрывать, где вы были той ночью?

— А! Вот! — взревел Карнаухов. — Чего же говорите, что не следили? Нанял! Нанял Андрюха! Но лучше катитесь подобру-поздорову. Пока целы.

Геннаша навалился на стол и тяжко глядел на Самоварова больными тусклыми глазами. По его блестящему лбу перебегали красные и зеленые отсветы огней. Что-то напряглось и забилось в нем: сидел он неподвижно, а фужеры на столике дрожали и звякали друг о друга. Самоваров передвинул их, чтоб не действовали на нервы и спокойно сказал:

— Уймитесь, Геннадий Петрович! Не надо сцен. И не вздумайте хватать меня за грудки. Со стороны это очень глупо смотрится. Если б вы видели себя со стороны (а вы актер, вам это должно быть важно!). Поверьте, картина не из лучших. Поэтому не надо портить нам ужин. Я совсем не ожидал вас тут встретить, а уж следить за вами!.. Так что давайте вернемся к исходной позиции — мы здесь, а вы — во-о-он там, за тем столиком, где у вас котлета стынет. И забудем — ничего не было.

Геннадий Петрович глядел все так же свирепо и, похоже, не слышал ничего из речей Самоварова. Он боролся с желанием схватить кого-то, что-то сломать, что-то сделать шумное и окончательное, но не находил повода. При этом он был совершенно трезв, а на столике у него стояла лишь бутылка с минеральной водой. Самоваров пригляделся, и на этикетке померещилась ему все та же хищная ханская физиономия. Так и есть, минеральная вода «Кучум». Могучая фирма!

Прошла минута, но Геннаша так и не тронулся с места. Самоварову это надоело, и он прервал затянувшуюся паузу:

— Геннадий Петрович, мы с женой, конечно, благодарим вас за приятное общество…

— С женой? — вдруг быстро и с интересом спросил Карнаухов. — Это что, твоя жена?

— Отчего же «твоя»? — поморщился Самоваров. — Мы с вами в Прокопьевске в чику не играли. Извольте на «вы»!

— И ты тоже на молоденькой женился? — как ни в чем ни бывало продолжал Геннадий Петрович и с саркастической улыбкой воззрился на Настю. Та попыталась отпрянуть в темноту и исчезнуть за плечом Самоварова, но Геннадий Петрович накренился набок и за плечом достал ее и улыбкой, и злобным торжествующим взглядом. — Женился на молоденькой? И как? Говорит, конечно, что любит?

— Вы опять, Геннадий Петрович, — попытался урезонить его Самоваров, прикрывая плечом Настю. — Ну, зачем вам это все?

— И ты! — скрежетал Карнаухов. — А старую куда дел?

— Что старое? — не понял Самоваров.

— Жену старую, грымзу свою. Бросил, да? Получил по башке сковородником, но таки бросил? К молоденькой побежал?

— Я не был женат, на грымзах тем более, и сковородником меня не били. Не валите с больной головы на здоровую. Пора кончать этот нелепый разговор, — сказал Самоваров и с досадой отвернулся к сцене, где подпрыгивали не очень в лад четверо молодых людей в меховых шортах. Должно быть, именно к этой группе планировал присоединиться прекрасный Владислав. Геннадий Петрович продолжал всматриваться в Настю, а она из-за плеча Самоварова испуганно, одним глазом, тоже разглядывала большого и страшного человека, который тяжело навалился на стол и заставлял дребезжать посуду биением своей тоски.

— Так она первая у тебя, да? — спросил Геннадий Петрович и облился ядовитой зеленью, ударившей в этот миг со сцены. — Стало быть, ты не знаешь: она нескоро еще станет грымзой, чтобы бегать за тобой и цепляться всеми когтями, лишь бы ты с ней был. Это тебе побегать за ней придется. За ней — по лестницам, по снегу, по знакомым — а она будет кричать тебе: «Пошел вон, старый! Примитивный! Лысый! Тупой!» А ты…

— Чего это вы тут за всех говорите? — вдруг тоненьким голосом воскликнула Настя и вынырнула из-за спасительного плеча. — Если вам не повезло, если вас не любили, обижали, нельзя всех дрянными считать! Это вам, вам сделали плохо! И очень жаль! Но другие — это другие! И у них все по-другому!