Но судьбе угодно было, чтобы под Ванечкиной командой, в составе Российской гвардии, с 20-го августа но 3-е сентября 1914 года (все даты по старому стилю) мы перевернули ход Галицийской битвы, дали Люблинские бои, обратили в бегство 1-ую Австро-Венгерскую армию, форсировали реку Сан у Кржешова и перешли австрийскую границу; чтобы 10–13 октября мы помогли спасти крепость Ивангород, которую готовились атаковать две венгерские дивизии, и которая до нашего прихода располагала могучим гарнизоном из двух дружин ратников ополчения; чтобы 3–5 ноября под Краковым, мы с соседями остановили наступление 45 австрийской и 27 венгерской дивизий, задержали их, перешли в контр-атаку, опрокинули и при преследовании взяли многие сотни пленных; чтобы 4–20 февраля 1915 года, в Праснышской операции, мы остановили немцев перед Наревым и не пустили их в Ломжу; и чтобы, наконец, летом 1915 года во время прорыва фельдмаршала Макензена, когда внезапно обнаружился сюрприз, что у русской артиллерии нет снарядов, наши измотанные люди, втечение многих недель, отступая ночью и дерясь днем, голыми руками пытались защищать Красностав, Владаву и Вильну.
И все это совершалось под неумелой, нерешительной и растерянной Ванечкиной командой.
Кто-то из военных авторитетов, чуть ли не сам Наполеон, сказал: «Лучше стадо баранов, предводимое львом, чем стадо львов, предводимое бараном». С соблюдением всех пропорций, можно сказать, что в 1914–1915 году наш полк представлял из себя вторую, менее выгодную комбинацию.
Из Петербурга полк был увезен эшелонами, которые отошли 31-го июля, 1-го и 2-го августа. Со вторым эшелоном отбыл и Ванечка со штабом. Теперь несколько слов об этом штабе. Грандиозные штабы были старой язвой и традицией российской армии. Такой же неестественно распухший штаб был и наш полковой. Полк выступил на войну, имея в строю по списку 63 офицера. При штабе состояли нижеследующие нестроевые: начальник хозяйственной части, начальник обоза 2-го разряда, пять докторов, полковой священник, капельмейстер, заведующий оружием и полковой казначей. Засим шли чины строевые: помощник командира полка, полковой адъютант, его помощник, начальник команды связи, его помощник, начальник команды конных разведчиков (полковая кавалерия, как показал опыт, часть совершенно бесполезная) и начальник пулеметной команды. В полку было четыре пулеметных взвода, по одному на батальон, каждый взвод с офицером. Пятый офицер, начальник команды, исполняя должность пятого колеса или пятой ноги, сидел при штабе и на законном основании ничего не делал. За начальником пулеметной команды шел начальник обоза 1-го разряда, несший обязанности и хозяина собрания. Этот молодой офицер, подпоручик К-ов, о котором позднее придется поговорить подробно, по собственному желанию превратился в метрдотеля командира полка. Кроме перечисленных лиц, при полковом штабе, неофициально, но постоянно состояли еще два или три офицера, с функциями уже более или менее фантастическими, вроде полкового историографа и даже полкового поэта.
Как очень метко писал потом один из боевых наших офицеров, — таких к счастью было огромное большинство, — «наш штаб при Эттере превратился в резерв офицеров, по признаку личных отношений…» Но «резерв» подразумевает расходование по мере надобности. Тут же никакого расходования не наблюдалось. Все в штабе сидели прочно и случаев перехода из штаба в строй я не припомню.
6-го августа полк прибыл в крепость Новогеоргиевск. По мобилизационному плану гвардия должна была идти в Восточную Пруссию, но вследствие разгрома 2-ой Армии генерала Самсонова, мы были взяты в «активно-операционный резерв» Верховного Главнокомандующего и походным порядком были отправлены к Варшаве. Очень длинный и тяжелый переход от Новогеоргиевска до Бабице. Люди еще сырые и совершенно не втянутые. Передаю слово участнику этого перехода, мл. офицеру 3-го батальона:
«Идем почти без привалов всю ночь. В батальоне все офицерские лошади отосланы за строй. Офицеры во главе с командиром батальона все спешились, чтобы, предвидя тяжелый поход, подавать пример солдатам. Чем ближе к утру, тем полк все более ускоряет шаг. Идем шагом «берсальери», так как полк равняется по лошади командира полка, делая должно быть, верст шесть в час. Одна из коротких остановок, после пройденных одним духом 9–10 верст. Судя по солнцу часов 8 утра. Команда: «Стой, равняйсь, составь, разойтись!» Картина классическая. Все поле по обе стороны дороги усеяно «орлами».
Подлетает командир полка и громким голосом, расчитанным на то, чтобы весь батальон слышал, начинает разносить стоящего посреди шоссе полковника Зыкова за то, что тот осмелился разрешить солдатам отправлять свои надобности прямо в поле, вместо того, чтобы предварительно рыть отхожие ровики. Мы все так и опешили. Это при 42-верстном-то переходе!»
28 августа. Из записок другого офицера:
«Подходим к деревне Карпювка. Идем спокойно в походной колонне. Вдруг неожиданно над нами разрываются две шрапнели, затем еще и еще… Роты сворачивают с дороги для перехода в строй по-взводно, а затем для размыкания рядов. В это время видим, как командир полка и весь штаб, т. е. человек 12 офицеров не менее, а за ними всевозможные ординарцы и вся команда конных разведчиков, полковая кавалерия, галопом проносятся в тыл, назад. Нельзя сказать, чтобы эта картина произвела хорошее впечатление и на офицеров, и на солдат. Всякий понимал, что не место штабу полка, да еще столь многочисленному, в передовой линии, на линии огня, но каждый чувствовал, что достоинство требовало от командира отходить шагом, с короткими остановками для напутственных слов людям, идущим в бой. Уже не говорю о том, что не отскачи по ошибке на несколько верст в тыл командир полка, он мог бы понять, что перед нами было шуточное артиллерийское прикрытие отхода и не ушел бы от нас столь безболезненно из-под самого нашего носа штаб австрийской армии».
В окопах Эттер почти никогда не показывался, но помню раз в апреле 15-го года, под Ломжей, он явился на мой участок, проходивший по совершенно разбитой деревне Комарово. От всей деревни остались только кое-где торчавшие печные трубы. Помню явился он вечером после ужина и по обыкновению с большой свитой. Участок был беспокойный. Немецкие линии от наших шагов на двести. Вместо того, чтобы прийти одному с адъютантом, прийти незаметно, всех обойти, поговорить с людьми, одним словом своим визитом принести пользу, вся компания ввалилась к нам так неумело, что немцы их сразу же заметили и открыли по нас жесточайшую артиллерийскую стрельбу, продолжавшуюся минут двадцать. Все эти двадцать минут визитеры стояли прижавшись носами к брустверу, а затем уже с большой осторожностью, и на этот раз по одиночке, отправились домой в тыл.
24 августа. Кщеновский лес. Записано со слов командира 5-ой роты капитана Николая Тавилдарова:
«В лесу идти было довольно погано. Помимо шрапнели он насквозь простреливался и ружейным огнем. Подлецы австрияки били сплошь разрывными пулями, которые щелкали по деревьям и разрываясь в мелкие кусочки, давали в сумерках синие огоньки. Когда я накануне спросил у пленного офицера, почему они нарушают постановление Гаагской конференции и стреляют разрывными пулями, он сначала стал клясться и божиться, что они этого не делают, но потом признался, что они употребляют их «в самом ограниченном количестве и исключительно для пристрелки». Врал подлец. Какая уж тут пристрелка в лесу… Да и мы сами у пленных и убитых находили целые подсумки разрывных. Их можно было узнать по синим ободкам на нуле. Так вот, эти подлые синие огоньки каждую секунду вспыхивали то здесь, то там. Я инстинктивно жался ближе к деревьям. Слева от нас шла 6-ая рота. Веселаго увидел меня, подошел поближе, поправил пенснэ и с плутоватой улыбкой кинул:
— Николай, ты очень тонкие деревья выбираешь… Ты норови потолще…
Я со всего размаху послал его к чорту. Наблюдавшие эту сцену окружающие чины, кажется, искренно веселились. Выйдя из лесу мы почти сразу же залегли и начали перебежки. Вдруг видим позади и справа от нас показывается пешая группа человек в шесть. Эттер, С — б, П — ов, и два ординарца. Ванечка почему-то в расстегнутом пальто на красной подкладке. Красные полы развеваются по ветру. Остановился около меня и спросил, где батальонный командир. Вешняков шел при 6-ой роте. Мне пришлось подняться. Нельзя же было в самом деле лежа отвечать стоящему рядом командиру полка. Такой прыти от всей этой штабной команды я признаться не ожидал».
