Я написал ему об Ильине письмо и через 5 дней получил ответ. Сделает, конечно, что может, но главное, мол, зависит от самого действующего лица.
В назначенное воскресенье, не в парадных мундирах, как полагалось, а в сюртуках, Коновалов и я явились в церковь. Ильин был в единственном своем пиджачке, в синем. Наташа в обыкновенном белом tailleur[2]. Она нам чрезвычайно понравилась. Видная, красивая и удивительно милая девушка. Для женщины очень высокого роста. Своему Голиафу-жениху — выше плеча. В смысле человеческого подбора составить удачнее пару было немыслимо.
Когда, Ильин нас ей представил и мы приложились к ручке, она отвела нас немножко в сторону и сказала:
— Спасибо вам за Колю.
Мы слегка покраснели и говорим:
— Не стоит благодарности… Теперь, Наталья Алексеевна, уж вы его держите в порядке…
Она посмотрела на нас умно и говорит:
— Я его хоть и недолго, но очень хорошо знаю. И… не беспокойтесь!
Мы еще раз приложились к ручке, а про себя подумали:
— Ну, наш слон попал в хорошие руки… Дай Бог…
После венчания мы с Митей поехали завтракать в собранье, а Ильины к себе.
В этот же вечер мы, с традиционными конфетами, провожали их на Николаевский вокзал.
Зима 1908–9 года была моя первая зима в Институте Восточных Языков. Приходилось довольно много работать. Кроме того завелись новые интересные знакомые и об Ильине я, по правде сказать, начал забывать. Написал ему как-то письмо на Банк. Он мне не ответил. Это меня не очень удивило. Я знал, что писать он вообще не горазд, а письма в особенности.
В первый раз после Ильинской свадьбы, мне удалось попасть в родной Ярославль зимой через два года. Остановился я у сестры. Один из первых моих вопросов зятю был:
— Ну, как у тебя Ильин процветает?
А тот говорит:
— Отлично процветает. И молодец твой Ильин. Когда нам про него из Петербурга написали, мы не очень так чтобы обрадовались… Люди у нас здесь простые… Пришлют, думаем, этакую гвардейскую цацу, с моноклем в глазу и с пробором до поясницы… куда мы такого сунем?… Бумаги подшивать, так, это у нас сторожа делают. Да и где ему с нашими мужиками дела делать. Это не то, что у вас в казарме: Смирно! Глаза в середину! Во фрунте не разговаривать!! В нашей работе разговаривать первое дело… Ходить, да разговаривать… Через несколько месяцев взял его с собой на разбивку участков. Так я ходок не плохой, а он меня загонял… И с мужиками первый сорт… Говорит ясно, дельно, терпеливо, десять раз одну и туже вещь повторит, и так ее повернет, и этак, покуда дойдет, куда нужно. И где он это так научился?
— Да в той же казарме, — говорю — которую вы так презирать изволите… В хорошей казарме гораздо больше рассказывают, чем орут и приказывают… — А чтобы подразнить его, добавляю: — А кроме того сын помещика… С детства в деревне жил…
— Ну, помещичьи сыны тоже разные бывают… Нет, кроме шуток, ей-Богу, молодец твой Ильин. Недавно были у меня знакомые мужики из Ростовского уезда. Я у них в сентябре разверстку делал и Ильина с собой брал. Так они мне говорят: «Ты, Иван Васильич, нам опять этого большого-то пришли… Ильина-то… Он парнишка толковый и человек душевный… И чайку попьет, и поговорит, и растолкует… Ну, и водочки выпить может… умеет!» Главное учится. Что же он у нас два года всего, а уже и межевое дело начал понимать, и землю различает и в лесе разбирается. А это наука нелегкая… В этом году представил его к повышению. Но зато по канцелярии швах… В поле — орел, а заставить бумагу написать, непременно напутает…
— Научится, — говорю, — ну, а как у него семейная жизнь?
— Да лучше не бывает. Эта Наташа у него просто чудо какая баба… Красавица, умница, и держит его крепко… Младенец у них недавно родился, великан… Премированные родители. Живут, конечно, очень скромно. Жалованье маленькое… 130 рублей. От разъездов, по трешнице в день, ему кое-что остается. Но в их годы это пустяки!.. Все так начинали. Нет, я тебе говорю, отличная пара, трогательная пара!
Вечером я отправился к Ильиным в гости. Жили они во втором этаже деревянного домика на Воздвиженской улице. Было у них весьма небогато, но очень уютно. По стенам в столово-гостинной висели полковые фотографии и стоял даже рояль, правда, довольно старенький. Шампанского нам не подавали, а пили мы чай с плюшками, ели солонину с хреном и усидели графинчик водки. А когда стали клянчить второй, то Наташа оказалась адамант и выдать еще категорически отказалась. Она то сидела с нами, то уходила в соседнюю комнату успокаивать повелительно оравшего гигантского младенца, у которого резались зубы. Лакеев в гетрах или горничных в фартучках и кружевных наколках тоже не было. От времени до времени в комнату входила средних лет и огромного роста — подстать этому жилищу великанов, — домашняя прислужница, единственная в доме. На голове у нее был платок, а на ногах валенки. Она громко давала советы Наташе насчет младенца и непринужденно встревала в наш разговор. Ей так же непринужденно отвечали. Чувствовалось, что в этом маленьком доме с большими обитателями, она не последнее лицо, и что отношения тут царят простые, человеческие, без всяких этих Петербургских фиглей-миглей.
Ушел я от Ильиных очень поздно, крепко расцеловавшись с обоими. А на следующий день утром я уехал и больше их никогда не видал.
В 11-м году меня назначили служить заграницу. В 13-м я вернулся в Петербург и женился. А в 14-м началась война.
Ильина, как молодого запасного офицера, призвали, но не знаю по какой причине в наш полк он не вернулся. Его бы, конечно, с радостью приняли.
Попал он в Сибирские стрелки. В середине ноября 14-го года сибиряки грудью защищали Варшаву. Шли страшные, кровопролитнейшие бои под Болимовым и Боржимовым. Ильин командовал уже ротой. 20 ноября его дивизия отбила девять немецких атак, почти без помощи артиллерии.
На следующий день 21-го, в самый день Введения, с утра пошли в атаку наши сибиряки. Ильин поднял свою роту, крикнул, махнул шашкой, встал во весь свой богатырский рост, и был убит наповал пулей в голову.
Слышал потом, что Наташа уехала в Америку и вышла там замуж. А премированный младенец вырос и сделался американцем.
«Полковые дамы» или «жены офицеров»
В Собрании, по неписанному правилу, подымать разговор о знакомых дамах, а тем более о женах своих офицеров, считалось верхом неприличия.
Этого вопроса нельзя было касаться даже принципиально, т. к. из рассуждений общего характера, легко было незаметно свернуть на частности, а это было бы, разумеется, совершенно недопустимо.
Но в откровенных беседах с глазу на глаз, о том, что должны представлять собою жены офицеров, конечно, говорили и по этому вопросу, как себя помню, существовало два мнения.
Защитники института «полковых дам» говорили приблизительно так:
Семеновский офицер не может жениться на «неподходящей к полку» особе. Условия «подходящности» следующие: хорошая семья, хорошее воспитание и безупречная репутация. Во всех монархических странах Европы, всюду, где есть «двор», и в Германии, и в Австрии, и даже в Швеции, на происхождение и на социальное положение жен гвардейских офицеров обращается вимание. В Англии, например, требуется, чтобы жена гвардейского офицера была «presentable», т. е. имела бы право быть представленной ко «двору».
Звание жены Семеновского офицера столь же высоко и почетно, как и звание ее мужа. По закону, для того, чтобы жениться, офицер должен спрашивать разрешения командира полка. Но это еще мало. О будущих женах офицеров нужно собирать справки и чем больше в этом деле будет создаваться затруднений, тем лучше… Но зато уже, когда все сроки прошли, все условия выполнены, и разрешение получено, то жена офицера как бы «принимается в полк», точь-в-точь, как в свое время был принят в полк ее муж. С этой поры она вступает в корпорацию «полковых дам», становясь к жене командира полка приблизительно в те же отношения, как ее муж к командиру.
Писаной субординации для «полковых дам» нет, но неписанная имеется, и выражается она в приветствиях, визитах и т. п. Теоретически, жена командира полка, если понадобится, может дать жене молодого офицера «совет», сделать то-то и то-то, или не делать того-то и того-то. Полковые дамы это одна семья, женщины одного круга и воспитания, и в этом случае только естественно, если более пожилые и опытные будут направлять на путь истины молодых и более легкомысленных.
