— Вот сюда бы их всех привести. Из Лондона, из Нью-Йорка! — воскликнул Миша, сжимая кулаки. — И ткнуть всех их носом… носом! — Он указал на труп поджигателя.

Шуга шла по реке. Она шуршала, шлифуя шероховатые доски пристани. Крошились, сталкиваясь, белые пышные ломти ее, а она все шла и шла. По светлому небу плыли облака, по реке плыли льдины. Порой казалось, что это не ледоход, а просто отражается в воде небо с бегущей в вышине вереницей нежных кучевых облаках.

— Сало плывет, — сказал Миша, подходя к землемеру, который стоял на пристани вместе с Петром, Алешей и Настей у горки тюков и ящиков. Яркий румянец играл на щеках Миши. Вершинин только что пробежал полтора километра без остановки, но дышал ровно, спокойно. Это был его обычный утренний моцион.

На речной излучине показался пароход.

— Наконец-то! — воскликнул Миша. — Я уж думал, совсем не придет. Ну, Настенька, прощайся с родными местами!

Настя беспокойно оглянулась на сосновую рощу у края деревни, молча потупила глаза.

Жители высыпали на берег. Это был последний пароход в навигацию. Уезжающие прощались с друзьями. Миша и не подозревал, что у него здесь столько друзей. Особенно жаль было расставаться с Алешей и Панкратом.

— До свиданья, — говорил Миша и пожимал десятки рук. — До скорого свиданья, товарищи! Ждите теперь весной, с первым пароходом приедем.

Среди провожающих были и Яков Мешков, и Панкрат Саяпин, и Пелагея Семеновна, и Бурденкова.

— Ну, друзья, не поминайте лихом, — сказал землемер, раскуривая трубку и поглядывая с добродушной усмешкой на провожающих его рабочих отряда.

— Прожили мы с вами целое лето бок о бок, — продолжал землемер, — поровну делили и горе, и радость, и лишения, и труды. Признаюсь откровенно, жаль мне теперь с вами расставаться.

— И мы премного вами благодарны, — сказал проникновенно Мешков, снимая шапку. — Заботу вашу помним.

— А самое главное — участок отвели в срок, — добавил с удовлетворением Саяпин. — Ну, значит, и домой можете ехать со спокойным сердцем. — Он покосился на практиканта. — Вот только у помощника вашего сердце неспокойно. От матери, небось, попадет — новенький полушубок прожег.

Миша нахмурился и с огорчением посмотрел на свой испорченный и кое-как подлатанный в деревне полушубок, подарок матери. «Ну да ничего, — подумал он, — что же делать! Иначе нельзя было».

Его сейчас волновало другое. Он все ждал, что Гжиба придет их провожать. Но Гжибы не было.

«Что же это такое?» — думал с недоумением Миша.

вполголоса пели девушки в толпе и озорно, с вызовом поглядывали на Кандаурова, на Мишу.

— Ты бы породнился с нами, слышь, землемер! — крикнула Бурденкова, так же лукаво, как поющие девушки, блеснув глазами и поведя плечом. — Одинокий ты, я слышала, выбрал бы которую из нас, поженился и практиканта бы женил! У нас девушки веселые, удачливые. Которую бы выбрал, она бы с тобой счастье разделила…

Землемер вынул трубку изо рта, весело рассмеялся.

— Спасибо за заботу. Но я и так с вашими таежными местами породнился. Вот дочку от вас везу. — Он привлек к себе Настю. — Теперь не буду одиноким. А Миша подождет. Ему рано жениться. Ну вот еще, нашли о чем говорить, — недовольно буркнул Миша и скользнул рассеянным взглядом по лукавым, ласковым, смущенным лицам девушек. Его мысли были заняты сейчас другим. Он с радостью думал о том, что быстро пролетят зимние месяцы и весной он снова приедет сюда, встретится с Гжибой и уедет с ним и с другими рабочими в глубину тайги, в самые дебри ее. Весной у него уже будет свой отряд; он начнет самостоятельно отводить переселенческие участки. Какое это счастье — наделять людей землей!

В таких дебрях, как Мерзлая падь, скрываются еще порою от советских законов люди, подобные Лифуси. Но скоро уже все там преобразится. Разумная, справедливая жизнь расцветет и в таежной глуши. И каждый межевой столб, закопанный землеустроительным отрядом, можно назвать заявочным столбом на новую жизнь.

«Отличную специальность я себе избрал!» — решил Миша. Что это ты такой рассеянный? Все кого-то высматриваешь на берегу? — поинтересовался Кандауров.

— Меня удивляет одно обстоятельство, — признался Миша. — Смотрите, даже незнакомые люди с другого конца села пришли проводить нас, а где же Гжиба?

Кандауров улыбнулся и, наклонившись к самому уху Миши, шепнул:

— Он не придет. Мы заходили с ним вчера вечером в погранотряд, и сегодня, чуть свет, он вместе с пограничниками отправился в тайгу. Ведь Лифуси не одинок. Это только звено в длинной цепи, которая связана с остатками всяких разбойничьих банд. А начало этой цепи нужно искать на Японских островах и еще дальше, за океаном, в Америке.

Миша сверкнул глазами.

— Ничего, теперь выкорчуют из тайги эту заразу: таких, как Лифуси, Силаитий, Никита Колесников… Гжиба все тигриные тропы сам знает наизусть.

Миша оживился. Он подхватил вещи, так как пора уже было садиться, и пошел на пароход. Приятно пружинили под ногами упругие, гибкие сходни.

— Ты нам пиши! — крикнул из толпы Саяпин. — Смотри не забывай!

Алеша молча снял шайку и помахал отъезжающим.

Пароход дал гудок. Матросы взялись за сходни.

— Пишите нам, товарищ землемер! — подхватили хором детушки, посмеиваясь и обжигая Мишу лукавыми взглядами веселых, озорных глаз.

«А ведь я еще сюда приеду», — снова подумал Миша, и горячая волна радости захлестнула его.

Пароход крошил и дробил колесами широкие льдины. Он вышел на середину реки. Кандауров, Миша и Петр плыли мимо знакомых мест, и все, что было видно стоявшим на палубе или терялось за деревьями и линией горизонта, — тайга и болота, озера, луга — было измерено и заснято ими.

Пассажиры выстроились вдоль борта. Кандауров молча курил, наслаждаясь свежим, чистым речным воздухом и посматривая своими умными, задумчивыми глазами то на далекие сосны, позолоченные солнцем, то на легкую облачную зыбь, покрывавшую небо у самого горизонта.

Миша проследил за его взглядом и ему пришло в голову, что эти светлые кучевые облака похожи на закипающее, подернутое пенкой молоко.

— Вот, Миша, обрати внимание, — сказал землемер. — В этот край, — он указал трубкой, зажатой в кулак, на лесистый берег, — ссылали лучших людей, чтобы погубить их. Его называли постылым, окаянным, гиблым… А мы хотим его сделать изобильным, благодатными сделаем. Он будет желанным для миллионов людей.

После этого они долго молчали.

— Ну, а как твоя поэма? — спросил Кандауров, обернувшись к практиканту.

Миша улыбнулся:

— Пишу понемногу, Владимир Николаевич. Хочу так описать в ней тайгу, чтобы наши края магнитом потянули к себе людей.

— Важно, чтобы вот кому она пришлась по сердцу, — сказал вполголоса Кандауров, показав на Петра. — Многие зарятся на эти земли, много всякого сброда объявляет себя хозяевами тайга, но вот он подлинный^го, законный ее хозяин, преобразователь ее и устроитель — человек, сильный духом и телом, неутомимый труженик и борец. Для него и мы с тобой трудимся, Миша. Вот ему-то и посвяти ты свою поэму.

— Я хочу показать, что именно делает наших людей бесстрашными, почему невозможно запугать советского человека. — Миша повернул к землемеру свое горящее воодушевлением лицо. — Если мне удастся моя книга, все те, кто прочтет ее, станут еще увереннее делать свое большое дело. Вот чего я добиваюсь, — проговорил Миша с решительным и серьезным видом. — Понимаете? Когда присматриваешься к нашим, советским людям, начинаешь еще больше их ценить, и при этом появляется желание сделать так, чтобы они стали еще лучше и сильнее, чтобы они никогда ничего не боялись: ни трудностей, ни козней врагов.

Пароход, следуя по фарватеру, подошел довольно близко к высокому левому берегу, и Миша, запрокинув голову, любовался исполинскими соснами, нависшими над рекой. Их прямые, стройные, могучие стволы, уходящие ввысь, казались благодаря причудливому освещению легкими, воздушными, почти прозрачными, как бы выточенными из янтаря, как бы источающими нежный и ясный свет.