Царь посмотрел на меня, как будто услышал голос из потустороннего мира, и сказал: «Сновидение? Нет, Нафан, то не был сон, а самая что ни на есть явь».
Первосвященник Авиафар, писец Сераия и все остальные засыпали Давида вопросами: не был ли это все-таки сон? На кого больше похоже — на ангела или на человека? И тому подобными, так что возник большой шум. Царь Давид, погладив бороду, объяснил, что наверняка принял бы это существо за ангела, если бы оно не совершало, омовения, как обыкновенная женщина, а увидел он эту женщину с крыши своего дома при свете заходящего солнца, после того как поднялся со своего ложа. Писец Сераия тут же заявил, что речь идет, вероятно, о Вирсавии, дочери Элиама и жены хеттянина Урии, который был начальником тысячи и сейчас воюет под началом Иоава, подвергнувшего осаде город Равву; недавно Вирсавия и ее муж заселились в один из домов западнее дворца. «Если царь желает, — добавил Сераия, — я схожу к этой женщине и передам ей, что она понравилась царю; а там уже все просто».
Не так уж и просто, заметил царь.
Но разве не принадлежат царю все дочери Израиля, удивился Сераия, включая, и тех, кто замужем за чужеземцем, вроде хеттянина Урии?
Принадлежат, отвечал царь, но за исключением жен солдат, что несут свою службу в армии. Этих трогать нельзя ни старейшинам родов, ни даже царю; иначе как они выступят в поход сражаться за ГОспода, если не будут уверены, что их дома и их жены надежно защищены?
Первосвященник Авиафар подтвердил: действительно, таков наказ ГОспода; необрезанные называют его «табу», и царь Давид чрезвычайно мудр и справедлив.
Тогда Давид стукнул кулаком по столу и вскричал: «Так что ж, пусть нутро мое сгорает от страсти, а я не смогу потушить этот огонь?»
Авиафар так перепугался, что поперхнулся от страха, закашлялся и ему пришлось оказывать помощь. Как только первосвященник снова смог дышать, он изрек: «Огонь, что горит в нутре царя, должен быть потушен, ибо благополучие избранника ГОспода есть наивысший закон. Более того, разве не сам Яхве ясно выразил свою волю, явив глазам царя, когда тот вышел на крышу, омовение женщины во время захода солнца?»
А писец Сераия заявил, что «табу» в этом случае силы иметь не может, ибо хеттянин Урия из-за связи царя с его женой Вирсавией ничего не потеряет, напротив, благодаря этой связи он станет знаменитым и богатым.
(Тут я подумал, что пора выразить автору свое восхищение, и сказал, что никогда еще не слышал столь волнующего и столь правдивого описания. Но неужели господин Нафан, который присутствовал при том разговоре, не выразил своего мнения по поводу «табу»?
Нафан промолвил со скромным видом:
— Я воздерживаюсь высказывать свое мнение, пока ГОсподь не вразумит меня в отношении моих слов.
Затем он продолжил чтение.)
И послал Давид гонцов, повелев привести Вирсавию. И когда она пришла к нему, он спал с нею, ибо была она очищена от нечистоты своей; и вернулась она затем к себе домой.
(Я снова перебил:
— От союза этой пары появился на свет мудрейший из царей Соломон, и поэтому не хотелось бы, чтобы читатель подумал, будто имело место лишь грубое совокупление. Неужели царь Давид хотя бы намеком не обмолвился о нежностях, о ласковых словах, которыми он и госпожа Вирсавия одаривали друг друга в первую ночь их любви?
— Царь Давид говорил мне однажды, что ни среди женщин, ни среди мужчин не встречал он никого более искусного в любви, чем Вирсавия, дочь Элиама. Что же касается слов, которые говорили они друг другу той ночью, то боюсь, что тебе самому придется спросить об этом царицу-мать.
— Близко ли мой господин знаком с ней? — осведомился я наилюбезнейшим тоном.
— Если бы рядом не было меня с моими советами, — Нафан сделал многозначительную паузу, — и Ванеи с его хелефеями и фелефеями, то сидеть бы сейчас ее сыну не между херувимами, а в темной, страшной темнице.
— Так значит, мой господин мог бы без особого труда попросить царицу-мать, чтобы она приняла меня для небольшой беседы и разрешила задать ей несколько вопросов?
Нафан поднял выцветшие брови.
— Ты нашел бы ее не слишком разговорчивой.
И он снова продолжал.)
Но женщина забеременела и отправила к Давиду гонца, чтобы сообщить: у меня будет ребенок.
Это произошло как раз в тот день, когда я был у царя, дабы поведать ему одно небольшое пророчество. И сказал мне царь: «Да обратит БОг на меня все свои кары, Нафан, но я почти уверен, что она это подстроила». Я спросил, почему возникло у него такое подозрение. Он отвечал: «ГОсподь об этом знает, ибо смотрит не так, как смотрит человек, — ГОсподь видит сердце; да и мне чутье так подсказывает».
Я сказал царю, что еще один сын — это всегда благо, если, конечно, сын от его семени.
В этом он уверен, отвечал Давид: ведь он сам видел, как Вирсавия совершала свои омовения; она пришла к нему всего через несколько часов после этого, чистая кровью своей и телом, а муж ее, Урия, находился на расстоянии четырех дней быстрой скачки — под стенами Раввы аммонитской.
Тогда я сказал: «Похоже, что ГОсподь благословляет раба своего Давида не только словами».
Царь наморщил лоб и молвил: «А как же быть с заповедью ГОспода, которую необрезанные называют „табу“? Можно, конечно, скрыть связь с женщиной, но ребенка утаить не удастся, а нечто вроде непорочного зачатия, быть может, и случится когда-нибудь в нашем роду, но до сих пор о таком не слыхали».
И тогда я спросил царя: «Верно ли понял я господина моего, что от Раввы аммонитской, которую осаждает Иоав, а вместе с ним хеттеянин Урия, служащий под его началом, до Иерусалима четыре дня быстрой скачки?»
«Верно», — отвечал царь.
Я сказал: «Значит, Урии понадобилось бы восемь дней, чтобы прибыть в Иерусалим, лечь со своей женой Вирсавией и стать отцом ее ребенка, ибо кто может с точностью до одного-двух дней сказать, как долго пребывает младенец в чреве своей матери?»
Царь Давид толкнул меня локтем под ребро и произнес: «Нафан, друг мой, если бы не знал я, что ты пророк, то сказал бы, что ты — еще и шельма».
* * *
Благодаря тому, что господин Ванея замолвил за меня слово, мне позволили заглянуть в некоторые письма, сохранившиеся в архивах Иоава, который командовал осадой аммонитского города Раввы.
Первое из них гласило:
Хеттеянину Урии, начальнику тысячи, стоящему под Раввой аммонитской, от любящей жены его Вирсавии, дочери Элиама.
Да ниспошлет Яхве супругу моему долгую жизнь и богатую добычу. Твоя любящая жена чахнет от тоски по твоим объятиям. Приезжай! Прикосновения твои — рай для меня, я таю от них, подобно снегу под солнцем. Приезжай же! Царь Давид услышал о тебе и хочет видеть тебя; ты будешь сидеть за его столом и обретешь почести, а ночью ляжешь со своей горлицей. Поспеши! Да поможет мне ГОсподь в том, чтобы мои воздыхания достигли ушей твоих.
Это письмо, по всей видимости, прилагалось к прошению, поданному Урией военачальнику Иоаву, которое выглядело следующим образом:
Иоаву, сыну Саруи, дважды герою Израиля, военачальнику, от слуги его Урии, хеттеянина, начальника тысячи.
Да ниспошлет Яхве господину моему победы во всех сражениях. Как явствует из прилагаемого к сему письма, дома у меня возникли определенные обстоятельства, требующие моего присутствия. Поскольку осада осуществляется по плану, без моих услуг, полагаю, короткое время можно обойтись. Посему со всей почтительностью прошу для себя десятидневный отпуск. По прибытии в Иерусалим я отмечусь в главном штабе.
