Коврига сидел, прислонившись к левой задней дверце джипа. Он оставался в сознании, что меня несколько беспокоило, потому что мне нужно было обогнуть машину и освободить из пут плененного Ковригой Ганина. Оставлять же его без присмотра было рискованно. Я ткнул пальцем в крышку бензобака — она с мягким щелчком закрылась. Запах разлитого Ковригой бензина становился невыносимым, а пчелиный гул, несшийся сверху уже перерос в отчетливый топот. Спецназ был уже на подходе, и ко встрече с ним нужно подготовиться: ведь не дай бог выскочит откуда-нибудь хоть одна искорка — и все, поминай как звали и как имя твое писали. Сначала все — таки — Ганин, но для этого надо обойти «лэнд — крузер», а Коврига все никак не хочет закрывать глаза. Я нагнулся к двери и прокричал внутрь:
— Ганин, ты в порядке?
— Я да, а он? — поинтересовался Ганин судьбой своего обидчика.
Я сообразил, что, как только я усадил Ковригу на пол, Ганин перестал его видеть.
— Он тоже в порядке. — Я посмотрел на белого как первый хоккайдский снег Ковригу. — Ты меня развяжешь или нет, Такуя? — прокричал обеспокоенный моей медлительностью Ганин.
Я не стал баловать его вербальным ответом, только кивнул, сказал сам себе: «Береженого Бог бережет!» — и за шиворот стал поднимать Ковригу В другой ситуации я бы посетовал на отсутствие у меня наручников, но в сложившейся ситуации одно из кандальных колец было просто не на что надевать — есть над чем подумать конвойной службе, которая будет теперь таскать Ковригу на допросы и в суды. Он был явно готов к тому что я потяну его за собой на другую сторону джипа вызволять Ганина. Сохраняя в себе остатки сознания, он своими нетвердыми ногами помог мне перевести его в вертикальное положение. Говорить он уже не мог — только продолжал стрелять глазами то по своему окровавленному обрубку то по принадлежавшему ему еще полминуты назад куску тела, валявшемуся поодаль. Я толкнул его сначала к капоту, затем в два приема передвинул к правому переднему крылу и здесь опять усадил его на пол. С нашим приближением Ганин заерзал, как начинает не находить себе места шаловливый щенок, которому хозяин одним только видом своим посулил скорый вывод на прогулку. Я открыл водительскую дверь и начал искать концы и начала ремней безопасности, которыми ловкий Коврига пригвоздил моего друга к кожаному креслу.
— Он две петли в один замок засунул, гад! — пояснил мне ситуацию Ганин. — Здоровый, собака!
— А ты куда смотрел? — Я нагнулся к животу Ганина и нащупал у него под левой рукой, притянутой к левому боку замок, в который действительно были вогнаны сразу две металлических петли ременных застежек. Я обернулся к Ковриге:
— Эй, Коврига, у тебя нож есть?
Тот даже не соизволил поднять на меня глаза и продолжал окроплять окрестности клюквенным соком.
— Нет у него ножа! — сообщил мне Ганин. — И пистолета у него теперь нет! Где твой черный пистолет, Коврига, а?
— А где его черный пистолет, Ганин?
— Тю-тю! Вон видишь сзади иллюминатор разбитый?
— Ну вижу!
— Это я его пистолетом! Он, козел, думал, он тут один все баки монтировкой пробьет и запалит наш родимый «Сахалин—12»! Я и монтировку у него выбил! Она где-то там, за машинами, валяется…
Мне надоело возиться с мертвым замком, и я решил подойти к решению проблемы с другой стороны, благо Ганин напомнил про пистолет.
— Ну-ка, Ганин, отогнись влево на сколько можешь, — приказал я уже начавшему расслабляться после шоковой терапии сэнсэю.
Ганин покорно наклонился и закрыл глаза, чтобы не смотреть на мою расправу с самыми прочными в мире ремнями безопасности. Я поднес к верхней петле на дверной стойке накамуровского «токарева» и дважды нажал на спусковой крючок. Петля разлетелась вдребезги, ремень разорвался, а Ганин истошным голосом завопил:
— Совсем сдурел, мент проклятый! Ты чего делаешь!
В это самое мгновение у меня за спиной послышалось змеиное шуршание, и зычный самурайский голос приказал:
— Брось оружие! Всем руки за голову!
Я решил опять — таки не искушать судьбу и не стал поворачиваться к спецназовцам — просто выронил на пол себе под ноги пистолет и пнул его пяткой по направлению к обладателю командного голоса. Вместо ожидаемого шороха послышалось глухое хлюпанье. Ганин, прикрытый моей спиной, начал осторожно стаскивать с себя расстрелянные путы, а я стал постепенно выпрямляться.
— Лицом ко мне! — приказал все тот же голос, и я развернулся навстречу дюжине черных зрачков короткоствольных автоматов, за каждым из которых синели непрозрачные маски и матовые каски неутомимых борцов с террором и агрессией. Левый глаз машинально скользнул в сторону Ковриги: тот сполз вдоль крыла на пол и лежал теперь, прислонившись левой щекой к колесу Глаза его все так же были открыты, но ковригинский взгляд был уже лишен прежней осмысленности и сфокусированности.
— Я майор Минамото, полиция Хоккайдо, русский отдел, — бросил я в прикрытые пластиком лица.
— Документы есть? — поинтересовалась единственная умевшая говорить маска.
— Документов нет. Все осталось на палубе.
Спецназовцы, подобно роботам, зашелестели языками и завертели головами в направлении друг друга.
— Тут бензин разлит, осторожней, пожалуйста, ребята! — Мне надо было охладить пыл разгоряченных парней, которым сегодня толком поработать не удалось, да и самому успокоиться, а то, как на меня кричать начинают, я прямо сам не свой становлюсь.
Говорящая маска откинула забрало, из — под которого показались суровые скулы и узкие лезвия глаз, наклонилась к полу и выудила из бензиновой лужи отфутболенный мной пистолет. Старший офицер обтер «токарева» рукой в перчатке, запихнул его за широкий кожаный пояс своего антрацитового комбинезона. Окружавшие его бойцы синхронно открыли лица, и теперь на нас смотрели не только двенадцать стволов, но и двадцать четыре охотничьих глаза. Единственный удостоивший меня словесного внимания спецназовец еще раз внимательно рассмотрел нас троих, вытащил из поясного кармана рацию и начал что-то в нее нашептывать. Полминуты мы провели в молчании, отчего запах бензина становился все более и более невыносимым. Старший спецназовец закончил заочное выяснение моей личности и резко помягчевшим голосом спросил:
— А кто это с вами, господин майор?
По «господину майору» я понял, что передо мной максимум капитан, расслабился и шагнул ему навстречу. Одиннадцать опустившихся было зрачков тут же синхронно поднялись и вперились мне в солнечное сплетение. «Вероятно капитан» быстро вскинул руку и автоматы опять повесили носы.
— Это преподаватель полицейской академии Ганин, а это, — я кивнул на застывшего в неестественной позе на левом боку новоиспеченного инвалида, — господин Коврига из группировки Накамуры.
«Вероятно капитан» снова стал что-то нашептывать в рацию. Мне это переставало нравиться, поскольку продырявленные Ковригой бензобаки опустошались со всей силой:
— Извините, как вас по званию, но тут бензин на полу. Лучше бы нам всем подняться наверх и вообще покинуть судно.
Спецназовец закончил переговоры, засунул рацию в чехол и подал своим орлам односложную, недоступную понимаю посторонних команду — что-то типа русского «Геть!», которую его бойцы кинулись выполнять по-разному. Двое прыгнули сквозь нас с Ганиным к искалеченному Ковриге, подняли его на свои плечи и потащили к лестнице. При этом ни покряхтывания, ни попыхивания ими не издавалось, что свидетельствовало об их неплохой физической подготовке, поскольку здоровяк Коврига явно тянул на центнер с лишним. Еще двое обступили меня с обеих сторон, другая пара взяла в клещи Ганина, и нам жестами было предложено подниматься наверх. Оставшаяся пятерка в мгновение ока рассыпалась по палубе — видимо, в поисках какой-нибудь взрывоопасной пакости, которую оставляют после себя на паромах и танкерах такие вот Ковриги. Отдававший команду дождался, когда мы тремя тройками стали восходить к свету божьему и когда великолепная пятерка исчезнет из его поля зрения за комодами внедорожников, и только после этого тоже зашагал по трапу.
