— Да, в общем-то, никаких новостей, — наигранно вздохнул Нисио, и глаза его при этом излучали столько хитрости и лукавства, что от следующего вопроса я удержаться не мог.

— Ну а если не в общем, а в целом?

— Ну а в целом… — затянул Нисио, — в целом, вернее, в целости привезли к нам Тануки. Так что если есть желание, иди спустись на второй на него посмотреть. Если, повторяю, есть желание. ”

Ах вон оно что! Тануки привезли… Скандал с ним начался две недели назад и до сих пор не только не утих, а, напротив, разгорался с каждым днем все сильнее и сильнее. Депутата нижней палаты нашего парламента — депутата, кстати, от Хоккайдо, от избирательного округа Кусиро — Кунио Тануки обвинили в том, что он за взятки раздавал хоккайдским строительным компаниям подрядные госзаказы на строительство у нас же, на Хоккайдо, как любит говорить педант Ганин, «объектов инфраструктуры». То есть на государственные денежки эти компании строили дороги, мосты и дамбы в течение всех пятнадцати лет, что Тануки был, как он наивно полагал, пожизненным депутатом, и вот теперь только выяснилось, что подряды эти распределялись не честным и законным образом, а через тепленькие междусобойчики и нежные посиделки в саунах и барах. Сами тендеры на госзаказы проводились как положено, но вот только тендерные комиссии неизменно принимали решение о присуждении контрактов в пользу компаний из тех самых краев, где родился и откуда избирался Тануки. Конечно, ничего сверхъестественного в этом нет — во всем мире так делается, тем более что государственные денежки, в общем-то, не разворовывались, а действительно вкладывались в дороги и мосты. Впрочем, именно с этими самыми «объектами инфраструктуры» и вышла загвоздка, с которой все для Тануки пошло — поехало вкривь и вкось. После того как благодаря Тануки на Хоккайдо было проложено около трех тысяч километров добротных, хорошо размеченных и прекрасно освещенных трасс, перекрыто высоченными дамбами три десятка речушек (перекрыли бы больше, но у нас, на Хоккайдо, больше нет) и переброшено через те же речушки порядка сотни мостов, до кого-то там, в Токио, все — таки доперло приехать на Хоккайдо и проверить: а нужны ли изначально были все эти дамбы и мосты. Ведь чего греха таить, народу на Хоккайдо живет маловато — пяток миллионов, и это из ста двадцати шести полного населения, а остров у нас большой — второй по площади после Хонсю. О чем это говорит трезво мыслящему государственному деятелю? Правильно! О том, что дороги здесь должны быть длинные, и о том, что ездить по ним особо некому. И что интересно: в восьмидесятые, когда никто из нас денег не считал и у всех японцев создавалось впечатление, что где-то наверху, на небесах, у тамошних зажиточных небожителей чудесным образом продырявился мешок с твердой валютой, и на Японию пролился иеновый дождь, на все эти монументальные «стройки века» никто никакого внимания не обращал. Все только приветствовали и кивали головой в знак того, что так и нужно — строить дороги, по которым в день проезжает по полторы машины, перекрывать реки, которые спокойно могли течь себе и дальше неперекрытыми, и сооружать чудовищных размеров мосты и эстакады в тех местах, где немногочисленным туристам можно было и пешочком не спеша прогуливаться по извилистым горным тропкам.

Впрочем, чтобы быть до конца справедливым, госзаказы, или, как их скромно у нас называют, «общественные работы», распределялись между своими не только в строительстве. Хочешь минтая ловить у берегов Хоккайдо — заводи связи с рыбным лобби в парламенте, оплачивай под столиком неофициальных переговоров эти связи и только после этого получай квоты. Хочешь в Токио ресторан открыть — опять же найди сначала чиновников и депутатов, которые тебе нашепчут в полумраке кафе на Гиндзе, во сколько тебе обойдется твоя любовь к развитию частного сектора общепита. Просто с Тануки оказия вышла тогда, когда на рубеже веков казна стала скудеть и когда строительные монстры с Хонсю решили вдруг; что они тоже хотят получать хоккайдские заказы, поскольку несмотря на затухающее экономическое благоденствие, Хоккайдо еще автоматически дотируется из бюджета, а вот у них, на Хонсю, с бюджетными ассигнованиями уже беда. Так что Тануки оказался элементарным козлом отпущения, без которого в подобной ситуации не обойтись ни в одной другой стране. Ганин мой даже расхохотался, когда я ему сказал, что пока по делу Тануки реально доказаны только около пяти миллионов иен взяток, и сообщил мне великодушно, что на его исторической родине ни один уважающий себя депутат Госдумы за жалкие сорок тысяч долларов мараться не будет. Ганин посетовал на отсутствие совести и сознания у нашего нынешнего кабинета министров и предрек Хоккайдо нелегкие времена. Я тоже, хоть и родился в столице, Хоккайдо пожалел, ибо мне эти гладкие дорогие и крепкие мосты никак не мешали, а, напротив, даже стимулировали наш с Дзюнко и детьми воскресный отдых.

По свистку из Токио Тануки задержали две недели назад, когда он совершал свою очередную поездку по своему избирательному округу и рассыпал налево и направо заверения в том, что его щедрая десница не оскудеет до тех пор, пока любимые избиратели будут продолжать раз в четыре года направлять его в депутатское кресло, позволяющее ему одной только официальной зарплаты получать аж миллион четыреста тысяч иен в месяц. Но в этот раз вместо мягкого депутатского кресла ему были предложены сначала жесткие нары в обихирском СИЗО, а затем отдельная камера — в прокуратуре Кусиро. До вчерашнего дня Тануки страдал взаперти в своих родных краях, надеясь, что закрутившиеся в момент как пухлые белки в бренчащем колесе адвокаты сумеют отбить его от грозных лап генпрокурора. Но в Токио решили все — таки устроить демонстративную порку грязному коррупционеру — кстати сказать, не самого высокого полета, — и вчера была дана команда этапировать его в столицу. Прямиком на самолете из Кусиро в Токио везти его оказалось нельзя, потому что по нашим многотомным законам, написанным сумасшедшими логореиками, выходило, что без промежуточной санкции губернского прокурора в Саппоро вывозить его за пределы Хоккайдо, хоть и в Токио, нельзя. Вчера вечером, когда бедного Тануки уже повезли на машине из Кусиро через Обихиро в Саппоро, наш городской прокурор был срочно извлечен из самого фешенебельного в Саппоро банного центра «Джасмак», где он коротал время с перманентно радушным по отношению к нему хозяином бани, и доставлен в свой офис, где он, пыхтя и потея, поставил на подсунутой ему услужливой рукой вечно полусогнутого в поклоне секретаря голубой бумаге свою витиеватую оранжевую печать.

— А зачем его к нам привезли? — поинтересовался я у Нисио. — Он ведь на прокуратуре висит.

— Его в прокуратуру сначала и привезли, а только потом уж — к нам, минут сорок назад.

— А почему к нам-то? Он что, завалил кого? Или ограбил?

— Ограбил он нас с тобой, — политически правильным тоном заявил Нисио. — А вот насчет «завалил» — следствие покажет.

Нисио явно распирало от желания поделиться со мной информацией, но в то же время ему хотелось помучить меня или, вернее, как он любит говорить, продолжить воспитывать в подчиненном терпение и выдержку.

— Нисио-сан, я ведь не коньяк, и мне выдержка не нужна. — Я пошел в атаку — Если это секрет, тогда зачем смотреть на него приглашаете? А если не секрет, не тяните резину! Мне работать надо! Сами же приказали из этого вот отарского опуса нормальный документ сделать.

— Не шуми! — осадил меня искрящийся лукавством Нисио. — Во — первых, не приказал, а попросил. Мы для Отару делаем только одолжения, но никак не конкретную работу А во — вторых, из Токио приказали Тануки доставить как можно скорее. Поэтому его к нам и привезли, понял?

— Не совсем.

— У нас на крыше что?

— А — а—а!.. На вертолете его, значит?..

— Да, на вертолете до Читосэ — прямо до аэропорта, а оттуда уж на рейсовом самолете в столицу нашей родины.

— Понятно — понятно. Ну я пойду тогда гляну на него напоследок, а то теперь лет десять не увидимся, даже по телевизору.