— Это — нет! — Я крутил головой по сторонам, ориентируясь на местности, и посмотрел на ганинские «Картье», которые вяло поднимались и опускались справа от моего носа: была уже половина восьмого. — Ты чего меня не разбудил?

— Зачем тебя будить? — Ганин отправил в рот последний кусок сандвича с тунцовым салатом и безо всякой паузы принялся за такой же треугольник с ветчиной и сыром, после чего луковый запах перестал быть таким резким. — Тебе, Такуя, надо было дать выспаться… Ты мне нужен свежим и бодрым! Выспался?

— Ты знаешь, да… — Я попытался принять вертикальное положение, насколько это возможно сделать в тесном салоне отнюдь не самого престижного седана.

— И слава богу… — продолжал яростно двигать скулами вечно голодный сэнсэй.

— Ты на работу опять не пошел? — выразил я беспокойство по поводу того, что теперь, в самом начале учебного года, его старательные курсанты отстанут от программы и им придется нагонять.

— Я честно туда отзвонил, потом огорчил Плотникова — сэнсэя, что не смогу его сегодня посадить на самый быстрый самолет; потом — домой. В академии, кстати, и Саша моя меня обрадовали, что мне надо сегодня ехать к тебе в управление на что-то типа очной ставки.

— С кем? — Эта информация мне не очень понравилась.

— Они не сказали. — Ганин добил последний бутерброд. — Может, с теми двумя «поджарыми» «поджаренными», может, с Накадзимой или с малайцами — я ведь теперь много кого видел…

— Ты им сказал, где мы?

— В общих чертах. Главное, что я сказал Дзюнко, где мы. А то ты вчера отрубился, даже не соизволив поставить ее в известность.

— Она ругалась?

— Ну как твоя жена может на меня ругаться, Такуя? — широко улыбнулся Ганин и щелкнул алюминиевой петелькой на ультрамариновой банке с горячим кофе. — Это она тебе самому при встрече скажет все, что она думает и о тебе, и о твоей работе.

— Кстати о работе… — Я посмотрел в сторону «Курусяри». — Чего там новенького?

— Вчера ничего существенного не было. Через полчаса после того, как ты уснул, там погас свет, два бугая вышли, заперли двери, пошли за дом и потом оттуда на, как сказал бы Олежка, «ярвике» попилили в неизвестном направлении.

— Японцы?

— Японцы, японцы…

— Так, ладно, Ганин. Мне надо до магазина дойти, там, это… — Я стыдливо замялся.

— Сортир, что ли? — прищурился Ганин.

— Да…

— Имеется. Как войдешь, сразу направо, около холодильника с выпивкой — очень удобно…

Я зашел в магазинчик, последовал ганинской ориентировке, затем положил в корзинку дорожный набор с зубной щеткой и пастой, вытащил из стеклянного шкафа с подогревом пол — литровую бутылку кофе с молоком и подошел к прилавку, за которым листал толстенный том комиксов худенький паренек.

— Онигири есть? — оторвал я его от просмотра.

— Есть, — вежливо кивнул он, указывая рукой на полку справа от себя, на которой лежало несколько десятков круглых и треугольных рисовых колобков.

— Свежие?

— Сегодняшние, сорок минут назад подвезли, — все так же спокойно пояснил парень.

— С чем они у вас?

— Там на них написано… Лосось с майонезом, маринованная слива, икра, икра минтая…

— А с тунцовым салатом есть?

— Есть.

— Тогда дайте по одному каждого вида, кроме тунцового салата, — попросил я парня.

На прилавке выросла горка из пяти онигири — двух круглых и трех треугольных, поблескивавших прозрачной целлофановой оберткой, из — под которой призывно мерцала изумрудная нори.

— Вам разогреть? — продавец кивнул на микроволновую печь у себя за спиной.

— Обязательно!

Парень положил мои колобки в микроволновку нажал на кнопку постучал клавишами кассы и вынес приговор:

— Семьсот восемьдесят иен с вас.

Я расплатился, дождался, пока микроволновая печь не запищала в знак того, что мои онигири дошли до кондиции, и вернулся к Ганину.

— Рисом с утра напихиваешься? — недовольно буркнул Ганин, глядя на мой внушительный завтрак.

— Чем это хуже твоих сандвичей?

— Хлеб проскакивает быстрее…

— А рис?

— А рис у тебя комком в животе до вечера болтается, как… это самое… в проруби…

— Это которое не тонет, что ли?

— Ага…

— Так это хорошо, Ганин. — Я принялся раздевать первый треугольный онигири в соответствии с инструкционными цифрами на упаковочном целлофане.

— Что не тонет?

— Что болтается… — Дальше цифры «1» у меня дело не пошло. Кто вообще придумал эту идиотскую систему снятия целлофана с рисового колобка! В теории, наверное, она должна действовать весьма эффективно: от цифры «1» на верхнем углу треугольника отрываешь и тянешь вниз через весь онигири узкую полоску продергиваешь ее через весь треугольник и с обратной стороны обрываешь, получая таким образом две упакованные отдельно половинки; затем слева и справа дергаешь за клапаны на цифрах «2» и «З», стягиваешь эти отдельные половинки упаковки, и все — готовый рисовый колобочек, обернутый в сухой лист нори, позорно называемой многими морской капустой, хотя это совсем другая водоросль. Это в теории… На практике же, как, скажем, вот сейчас, на первом уже этапе целлофановая ленточка не хочет тянуться через весь онигири, обрывается на половине, и, когда за второй и третий уголки начинаешь стаскивать пленку с колобка, она начинает крошить сушеную нори, из — под нори начинает сыпаться рис, обнажается начинка и часто, как опять же сейчас, если это, например, икра минтая или икра летучей рыбы, ты этой начинкой начинаешь обсыпать парадные брюки или сиденье чужой машины.

— Ну вот, — буркнул Ганин, — не успел есть начать, а уже весь извозился…

— Я говорю, Ганин, хорошо, что болтается… — Я отчаялся правильно разоблачить первый онигири, собрал все лишенное какой бы то ни было правильности в формах и гармонии в дизайне горячее рисово-икорное месиво и, обжигаясь, но не сдаваясь, запихнул его в рот.

— Чем хорошо?

— С утра, — я обстрелял Ганина жеваным рисом с икрой летучей рыбы, — никогда не знаешь, где и когда будешь обедать!..

— И будешь ли вообще, — мрачно добавил Ганин.

И тут оказалось, что не только никто ничего не может за завтраком гарантировать по поводу обеда, но мирное окончание самого завтрака тоже иногда не гарантируется: расправиться со вторым онигири мне не удалось. Как только электронные часы в салоне показали восемь, к «Куру — сяри» подъехал черный «ярвик», из него выпрыгнул невысокий крепыш в сером костюме и при галстуке. Крепыш стал возиться с замком, а невидимый водитель отогнал машину за здание магазина и поставил ее на площадке у ворот здоровенного складского ангара, который делил с магазином внутренний двор.

— Чего делать будем, Такуя? — деловито поинтересовался Ганин и критически осмотрел мой заляпанный рисинками, изрядно потрепанный за последние двое суток, как обожает он сам говорить, «прикид».

— Пока посмотрим что к чему а потом решим.

— Ты давай-ка мне свой мобильник, я его пока подзаряжу — Ганин протянул мне открытую ладонь. — Я так думаю, нам сегодня мобильная связь очень даже понадобится.

Я отдал Ганину свой сотовый, и сэнсэй принялся подключать его к подзарядке через прикуриватель. У автомагазина происходило то, что происходит каждое утро у любого комиссионного автомагазина в нашей богатой как на новые, так и на подержанные машины державе. Из «тойоты» вылез водитель — тоже японец, меньших габаритов, чем тот, что уже открыл переднюю дверь магазина и исчез за ней, — и направился к ангару Он вошел в него через маленькую дверь в огромных серебристых воротах, через полминуты распахнул их изнутри и стал одну за другой на медленном ходу выкатывать из ангара машины и расставлять их на площадке перед магазином. Все было как обычно, как полагается в том случае, если ты торгуешь дорогими подержанными джипами.

Да, это были внедорожники, как говорят у Ганина в России — в полном ассортименте: очно и заочно знакомые мне «крузеры», «труперы», «паджеро», «патролы». По мере того как рос автопарк на магазинной площадке, на каждом вновь прибывшем внедорожнике появлялся ценник: картонные таблички с огромными цифрами — и по размеру, — и по выраженной ими цене — не спеша запихивал за лобовые стекла первый крепыш. Через двадцать минут весь товар был выставлен, что называется, лицом. Нашему с Ганиным взору открылся табунчик из двадцати разношерстых внедорожников, которые объединяло только одно — более чем пугающие цены за лобовыми стеклами.