— Практически нет. Их сами воруют.

— «Лэнд — крузеры» тоже?

— Тоже.

— И сколько за этот год?

— По Хоккайдо?

— А у вас и по всей Японии статистика есть?

— А как же!

— По Хоккайдо.

Мышка под толстенькими и коротенькими пальчиками Канеко вновь защелкала:

— Тридцать три.

— Тридцать три «лэнд — крузера» за неполных четыре месяца? По джипу в три дня?

— Так точно. Но это не только чистые «лэнд — крузеры»…

— А что, не все угонщики грязные машины берут? Просят владельцев их мытыми на стоянках на ночь ставить?

— Все смеетесь… Я имею в виду тридцать три — это все модификации: «хай — лакс», например, несколько модификаций имеет.

— Например, какие? — Я решил уж заодно расширить свои не столь обширные познания в области наших машин повышенной проходимости и завышенной стоимости.

— Есть шестицилиндровые, есть восьми…

— Ага, понятно.

— Есть еще «прадо».

— Тоже «тойота», да?

— Да, тоже модификация «лэнд — крузера».

— И как «прадо» идет? Хорошо?

— У угонщиков, что ли?

— Ну если точнее, то к угонщикам.

— Из тридцати трех «лэнд — крузеров» — шестнадцать «прадо» пяти модификаций.

— Понятно. А как насчет, скажем, «ниссана»?

— Двадцать один «ниссан — патрол»… — глубже прежнего вздохнул Канеко. — Одиннадцать полноприводных «ниссан — террано»…

— А «исудзу» берут?

— Берут — берут… «Исудзу» хорошо берут. Восемнадцать «труперов»…

— Как корова языком слизнула, да?

— Какая корова?

— Так я как раз, Канеко-сан, у тебя и хочу узнать, какая — такая корова эти джипы ворует.

— Найдем… — без малейшего намека на уверенность и энтузиазм пролепетал Канеко.

— Сколько с начала года таких машин угнано?

— На Хоккайдо?

— Опять ты за свое, капитан! На Хоккайдо, конечно!

— Сто шестьдесят две, — считал Канеко с компьютерного дисплея.

— Ого! И сколько найдено?

— Джипов?

— Да, Канеко-сан, джипов!

— Восемь.

— Сколько?!

— Восемь…

До последних лет высокий процент раскрываемости преступлений был нашей главной гордостью. Десятилетиями наше начальство, упоительно брызжа слюной, рапортовало правительству и населению о том, что практически каждый убийца и вор у нас получает по заслугам. Все было прекрасно в нашем локальном полицейском мире: так или иначе, рано или поздно, но каждый, кто преступил закон, ощущал на своих запястьях режущий плоть могильный холод никелированных наручников. Потом уже, на суде, некоторым из них удавалось вывернуться и избежать тюремных нар благодаря хорошо подвешенному и щедро оплаченному языку склизкого, изворотливого, как морской угорь, адвоката. Но это уже были не наши проблемы — наша задача была ловить и доставлять на суд всех, кто этого заслужил. И все было замечательно до тех пор, пока не лопнул мыльный пузырь нашей замечательной национальной экономики. Кражи и грабежи покатились по чистому зимнему полю бескрайнего Хоккайдо снежным комом, на глазах увеличивающимся в размерах, и наша машина стала давать сбой за сбоем. Работать приходится по старинке, на увеличение штатов денег не дают, поколение надежных стукачей из числа мирного населения стареет и вымирает, а молодежь наша, аморфная и безразличная, хоть номинально населением также является, им на смену не торопится. Я даже рад тому что сижу на убийствах: их по-прежнему немного, так что особо не опозоришься. Да и вообще наш отдел находится в более выгодном положении по отношению ко всем другим. Наши клиенты — как два волоска на лысине: найти в случае необходимости нашкодившего одинокого русского среди нашей черноволосой и кареглазой толпы пока проблем не составляет. Все — таки общий процент раскрываемости по отделу — девяносто восемь, а по убийствам, как нетрудно догадаться, — все сто. А Канеко вот от нас ушел и теперь, бедный, имеет только восемь возвращенных владельцам джипов из ста шестидесяти двух.

— Э — э, Канеко-сан, похвастаться вам тут в дорожном отделе, как я погляжу нечем.

— Ну не совсем. По другим категориям машин у нас показатели повыше, — обиделся Канеко.

— По каким «по другим»?

— Ну я же сказал: по недорогим легковушкам.

— И какой по ним показатель?

— Шестьсот девяносто четыре угона за январь — март — шестьсот сорок пять машин найдено. Уже найдено…

— А что ж с джипами-то так плохо?

— Да есть причины…

— Какие, если не секрет? — Я решил продолжить тянуть из Канеко все жилы до тех пор, пока он наконец-то не осознает, что сопротивляться бессмысленно, что, если уже я кого или чего решил дожать, я дожму обязательно.

— Их нет, понимаете, Минамото-сан?

— Что значит «их нет»? Машин нет?

— Да, машин. Нету машин — и все. — Канеко в последний раз щелкнул мышкой, компьютер издал неаппетитный всхлип, и его завораживающий миллионы наших соотечественников экран погас. — Пойдемте, Минамото-сан, в столовую кофе попьем. Если вы, конечно, не торопитесь…

Я взглянул на часы: было без пяти семь, и, разумеется, я вступал в ту временную зону понедельника, которая не сулила мне ничего хорошего, если я пойду сейчас пить кофе с Канеко, а не возьму ноги в руки и не поскачу на электричку чтобы не гневить Дзюнко. Домой хотелось — ведь сегодня только понедельник, и инерционность субботне-воскресной расслабухи в кругу симпатичных и, можно даже сказать, любимых домочадцев заставляет все — таки вздыхать по запаленному позавчера притягательному очагу домашнего уюта. Я знаю, что к четвергу это пройдет и, как это происходит со мной еженедельно на протяжении последних двух десятков лет, потребность мчаться домой после шести угаснет, но только для того, чтобы вспыхнуть вновь поближе к воскресному вечеру. А сегодня, как назло, понедельник, и домой пока все еще очень хочется.

— Не тороплюсь, Канеко-сан. — Я отрезал себе пути к слабовольному и малодушному отступлению в свой второй, обывательский мир.

— Сима-сан, я на полчасика выйду?

Сима, тоже в чине капитана, но, видимо, старший в дорожном отделе, молча кивнул в сторону Канеко. Я помню этого Симу — он раньше в китайском отделе работал, а до этого, если не ошибаюсь, служил в Шанхае, в охране нашего генконсульства. Проходя следом за Канеко, сквозь конторские столы, заваленные пухлыми папками и замусоленными бланками протоколов, я краем глаза отметил про себя, что и два других дорожника, превших в уже нерабочее время за источавшими холодный лунный свет компьютерами, — тоже из бывших наших, из международного управления: один, то ли Танака, то ли Наката, не помню точно, работал еще полтора года назад у Иокомити в корейском отделе, а второго — здесь никаких, даже поверхностных ассоциативных идей по поводу фамилии у меня нет — я видел в южноазиатском отделе.

Уже в лифте я заметил в адрес Канеко:

— Наших у вас, я гляжу, много работает.

— Каких «наших»?

— Тех, кто раньше у нас, в международном, работал…

Бывших наших, я хотел сказать…

— Заметили?

— Заметил. Только фамилии их не помню.

— Сима…

— Да, Симу из китайского помню. Двух других — нет.

— Ямада-сан из отдела Южной Азии. — Канеко пропустил меня перед собой сквозь разъехавшиеся двери лифта. — И Китано-сан — из корейского, помните его?

— Китано, да! — Я хлопнул себя по лбу — А я вспоминал: то ли Наката, то ли Танака.

— Танака-сан из англоязычного отдела у нас тоже теперь работает. Он ушел уже. Вы кофе будете?

Мы сели за столик наполовину заполненного, несмотря на поздний час, нашего нового кафетерия, своим дизайном и, увы, ценами походившего на солидный ресторан. Я опять взглянул на часы, прикинул, на сколько может растянуться наша строгая мужская беседа с Канеко, и решил все — таки ограничиться только кофе, лелея в глубине безграничной души порядочного семьянина довольно сильную еще надежду поужинать дома. Канеко заказал два кофе и себе набор треугольных сандвичей с тунцовым салатом и жареной курицей.

— Минамото-сан, сначала ответьте мне, пожалуйста, на вопрос: почему, собственно, вы вдруг джипами заинтересовались? — Канеко сидел передо мной теперь более серьезным, но менее напряженным, чем три минуты назад в отделе.