Карликовое деревце тётушки Сэйко засыхало. Я понимал, что сколько бы я не поливал его, в пекле этой комнаты ему не выжить. Но почему-то хотел спасти его во что бы то ни стало. Я решил каждый вечер выносить его на пустырь за домом, чтобы оно напиталось там вечерней росой, лучами рассветного солнца, а утром, когда Сай уйдёт, приносить его обратно в комнату. Но любому существу, однажды познавшему смертельное истощение, обрести второе дыхание нелегко. И с каждым днём признаки смерти становились отчётливее.

В каждом человеке живёт святой и дьявол. В каждом — включая, разумеется, и Яманэ Коити. Его приезд произвёл на меня глубокое впечатление. Человек он был странный: поступив на работу в газету, он и не подумал попроситься в редакцию, где мечтают работать все, а пожелал устроиться в отделе мероприятий, то есть на чёрную работу. Лучше всего он чувствовал себя в тени, наблюдая оттуда за теми, кто исступлённо мечется в ярких лучах солнца. Потому он и приехал поглядеть, что стало со мной. Я спросил его, как он сам поживает. Он усмехнулся, выдал мне своё неизменное: «Да ладно, чего там рассказывать?» и как всегда о себе не обмолвился ни словом. Но одна перемена в нём всё же произошла. Он приехал не просто для того, чтобы насладиться зрелищем моего падения.

Он приехал сказать мне: «Попробуй, вылови ситом луну со дна пруда». Приехал и сказал, хотя за его словами не стояло ровным счётом ничего. Он не рисковал своей жизнью, и поэтому его слова нисколько меня не тронули. Ая знала, что за каждое слово, которое она произнесла в тот вечер во тьме моей комнаты, она может поплатиться жизнью. И всё же сказала. Сказала: «встань», «расстегни», «а теперь туда»… Наверное, Яманэ хотел сказать мне, что я должен писать именно такие слова, слова, которые могут стоить мне жизни, но его собственные слова были не такие. Они были пусты. Её же слова шли от сердца, шли от её сути, и потому не могли не затронуть моё сердце, не проникнуть в самую суть моего существа.

Чем больше я думал об этом, тем отвратительней мне казался Яманэ с его разговорами о писательстве. Романы ему писать, ещё чего! И вообще, это не я, это он как раз и помешан на писательстве! Но в этом занятии нет ровным счётом ничего возвышенного. Чем оно лучше вот этой моей работы, разделки требухи умерших от болезней коров и свиней? Мы оба любили одну и ту же женщину, оба потеряли её. То, что он приехал ко мне после четырёх лет поисков, только свидетельствовало о тяжести его потери.

В комнате напротив царила тишина. Рыжеволосая девица давно не появлялась. Да и татуировщика я не видел с того дня в начале августа, когда он сказал мне те слова, ядом впившиеся в моё сердце. В комнате внизу тоже было тихо. Не было слышно голоса мальчика, да и Ая тоже в последнее время не появлялась. Начался праздник Бон,[36] и я лежал после обеда в клубах знойного воздуха в полутёмной комнате, как вдруг ком подкатил к горлу, и на душе стало невыносимо. Но идти никуда не хотелось. Медленно описывая круги, под потолком летала одинокая муха.

В жаркий день пополудни я сидел и работал, когда в комнату в простеньком летнем платье с глубоким вырезом вошла тётушка Сэйко. Я почувствовал, что она напряжена. С того дня, когда приехал Яманэ, я её видел впервые.

— Здравствуйте, тётушка. Спасибо, что угостили нас тогда.

— Ничего, ничего. Даже хорошо, что он приехал — узнала, наконец, что ты за птица.

Старуха каждым словом без промаха била прямо в душу. Держа одной рукой сигарету, другой она принялась шарить в сумочке в поисках зажигалки, вдруг взглянула мне в глаза и сказала:

— Слышь, Икусима, тебе случаем Маю ничего на сохранение не давал?

— А? — испуганно воскликнул я, мгновенно вспомнив о той коробке. И поспешно ответил: — Нет, не давал.

Я знал, что скрыть испуг мне не удалось. Она некоторое время внимательно разглядывала меня, пытаясь прочитать в моих глазах правду, затем сказала:

— Я же тебе говорила, что Маю — страшный человек. И ты уж, пожалуйста, поосторожнее с ним, ладно?

— Ладно.

Неужели она не заметила, что я изменился в лице? Нет, наверняка просто притворилась, что не заметила. Но признаваться было уже поздно. Ощущение было какое-то путаное: поскольку меня беспокоило то, что Маю отдал мне на сохранение ту коробку, и поскольку я не хуже её знал, что человек он поистине ужасный, мне до смерти хотелось рассказать ей обо всём, но как раз потому, что я знал, что он за человек, признаваться было страшно. Тётушка Сэйко курила с суровым видом. Жара в комнате стояла такая, что исподнее у меня насквозь вымокло от пота. Дышать было трудно. У тётушки на лбу тоже выступил пот. Решив прощупать почву, я набрался храбрости и сказал:

— Раньше вон снизу голос мальчика доносился, а в последнее время совсем не слышно его…

— Ну, и что?

— И господин Маю теперь на втором этаже почти не показывается. А до недавнего времени я их часто встречал.

— Мальца в Тодзё отправили, в префектуру Нара. Приёмышем.

— Да что вы говорите?!

— Выбросил Маю сына. Как мусор. Хотя для мальца так может и лучше. Чем в такой дыре торчать.

— …

Мне вспомнился тот день, когда Симпэй испортил столь дорогих ему зайчика и крокодильчика. Вспомнилось отчаяние в его глазах.

— Ну и жара тут у тебя!

— Это уж точно…

— Как ты только выдерживаешь? Прям геенна огненная. Я так и вообще едва дышу!

Тётушка Сэйко раскрыла рот, на зубах в глубине блеснули коронки.

— Кроме вот этой комнаты, мне идти некуда.

— Как же, идти ему некуда! К тебе же вон этот, как его, Яманэ приезжал.

— Приезжал. Но он просто позлорадствовать приехал. Он мне перед отъездом сам сказал: «Я тебя из этой дыры вытаскивать не собираюсь. Хочешь выкарабкаться — выкарабкивайся сам».

— Так чего ж ты?

— Куда мне…

— Ясно мне всё, ты на девку с первого этажа глаз положил.

— Да… Да что вы такое говорите!

— Ишь, разволновался как! Здоровый парень, а слюнки текут, как у младенца. Смотреть тошно.

— Так у меня и в мыслях…

— Ладно, ладно, замяли. Хотя яйца у тебя пошли в пляс, это уж точно. Значит так. Сай с завтрашнего дня приходить не будет.

— То есть как это?

Тётушка Сэйко погасила сигарету.

— А так.

Она достала из сумочки коричневый конверт и положила его на циновку. В таких конвертах мне обычно вручалась зарплата.

— Это тебе за август, до вчерашнего. Потому как Сай сюда больше не придёт.

— Вот как…

Тётушка Сэйко пригвоздила меня взглядом. Стиснув зубы, остервенело глядела на меня некоторое время, словно с трудом подавляя гнев. Я подумал, что к этому решению её подтолкнул приезд Яманэ.

— Куда податься есть?

— Да нет, так особо нету.

— Вот как… Ну да, так сразу разве найдёшь… Но тебе тут торчать хватит. Ты уж прости, но я хочу, чтоб ты уехал.

— …

— Не место тебе тут, понимаешь? Не выживешь ты здесь.

Тётушка Сэйко встала и открыла холодильник. В нижнем овощном отделении всё ещё лежали трусики девушки, завёрнутые в газету того дня.

— Мда, мяса у тебя ещё немало. Это ты мне разделаешь. И принесёшь, когда готово будет — хоть завтра, хоть послезавтра, понял?

— Понял.

— Я тебе кой-чего приготовила. Подарю, когда придёшь. Чтоб пришёл непременно, понял?

Я подумал, что заодно отнесу ей те мешочки с благовониями. Что же она приготовила для меня? Она оперлась было рукой о стол, чтобы надеть сандалии, и вдруг, обернувшись, проговорила:

— А! Чуть не забыла. Ты сегодня Аю не видал?

— Нет, уже дня два-три как…

— Не видал, да… Знаешь что, если увидишь её, передай, чтоб сразу со мной связалась. А вообще-то лучше сам позвони мне да скажи, где и когда её видел, понял?

— Понял.

Тётушка Сэйко ещё раз посмотрела мне в глаза и нервно сглотнула.

— И чтоб это сделал непременно, ясно тебе? Непременно.

— Что-то случилось?