— А, здрассьте, — невольно выпалил я.

И сразу возненавидел себя за это. Сай кивнул мне, словно говоря: «Здорово», но второй так и остался стоять, глядя куда-то вбок. Правую руку он держал в кармане штанов, как-то неестественно оттопырив локоть.

Я вышел на главную улицу города. Было безлюдно, как всегда. Но в воздухе витало какое-то непривычное напряжение. Я пошёл в сторону станции. Полуденное майское солнце неистово жгло глаза. Кого они боялись, Сай и тот, другой? Полиции? Или соперничающей шайки? Как бы там ни было, я дал себе слово, что никаких хитростей они от меня не дождутся — прикладывать к уху трубку или набирать номер я не стану. И будь что будет.

Я прибыл на станцию, но там меня ждала ситуация совершенно непредвиденная. В телефонной будке стоял мужчина в бейсбольной кепке, по виду — ремесленник. Разумеется, этого вполне можно было ожидать. Почему я никогда не могу продумать всего? Чёрт… Я заколебался, не зная, следует ли мне встать прямо перед будкой или же дождаться где-то в стороне, пока он не договорит. Поджидая его у всех на виду, я наверняка дам наблюдавшим за мной глазам несколько больше времени рассмотреть меня. А вертеть головой, пытаясь отыскать наблюдателей, было бы и просто верхом глупости.

Я встал перед будкой. Разговаривавший мельком взглянул на меня и сразу же повернулся спиной. На полке возле его коленей стопкой лежали три телефонные книги. Я взглянул на часы у станции: без двух минут час. Если верить словам тётушки Сэйко, деньги уже лежали там, между страницами. Один час две минуты. Я буквально не находил себе места. Хотя прошло всего четыре минуты, мне казалось, будто разговор длится вечность. Каждой порой тела я чувствовал впившиеся в меня глаза.

Я сказал себе, что буду смотреть только на спину мужчины. Каждый вдох и каждый выдох был пыткой. Полуденное майское солнце пекло теперь ещё яростней. Что ждёт меня в следующую минуту? Знать это мне не дано — как не дано никому из людей. Со стороны в этой сцене не было ничего необычного: перед телефонной будкой стоит молодой человек, ожидая своей очереди… Но кто бы поверил, что пелена света, окутавшая мои глаза, так ослепительна? Час и девять минут. «А!» — вздрогнул я: мужчина вдруг вышел из будки. Его лицо я увидел с поразительной чёткостью.

Я вошёл в будку. Поскорее вытащил нижнюю телефонную книгу. И вдруг две, лежащие на ней, упали мне под ноги. Я задрожал. И одновременно почувствовал, что кто-то подошёл и встал перед будкой. Мужчина, молодой. Холодная дрожь сотрясла всё тело, от кончиков пальцев на ногах и до макушки. Лицо у парня было сплюснутое с двух сторон, словно его сдавили в тисках. Я листал телефонную книгу, но пальцы скользили, не зацепляя страниц. И вдруг я увидел десятитысячные купюры. Сомкнул на них пальцы, смял в комок, резко повернулся и ладонью нажал на дверь будки. Снова в мельчайших деталях увидел лицо парня. Но нажал я не туда, и дверь не поддалась. Бешено забилось сердце.

Когда я оказался, наконец, на улице, воздух стал ещё ярче, он кружился и плавился перед глазами. В горле отчаянно пересохло. Я ускорил шаг, чувствуя иглами впившиеся мне в спину глаза. И вдруг понял, что всё ещё держу в руке скомканные десятитысячные купюры. Я поспешно запихал их в карман. И вдруг забеспокоился: а вдруг я взял не все? Я снова сунул руку в карман и, шагая ещё быстрее, попытался пересчитать их, не вынимая из кармана. И внезапно вспомнил человека, которого я встретил в переулке у дома, вспомнил ту неестественно оттопыренную руку. Эта картина, позорно похожая, жгла как огонь. Я чуть было не оступился. Что за чёрт меня укусил — не знаю, но, не в силах совладать с собой, я оглянулся. Увидел улицу перед станцией, такую знакомую. Но что-то было не то. За мною шёл человек. Ощущения, что он следит за мной, не было, но заставить себя пойти медленнее я всё равно не смог. Шагая с такой бешеной скоростью, понять, сколько в кармане купюр, я не мог. Потеряв терпение, я вытащил из кармана деньги. Сосчитал их. Пять. Бред какой. Что за глупые шутки я шучу с самим собой? Я сунул деньги обратно в карман.

Свернул в переулок, ведущий к дому, но давешней парочки там уже не было. Только теперь, оказавшись в тени, я заметил, что весь взмок от пота. В этом было что-то унизительное. Я вошёл в комнату. Тётушка Сэйко сидела, чинно поджав ноги под себя. Увидев меня, привстала.

— Наконец-то… — проговорила она, глядя мне прямо в глаза. Высвободила из-под себя ноги. Мне показалось, что я услышал едва слышный вздох облегчения. Как видно, всё это время после моего ухода она сидела без движения в этой чинной позе. Тяжело переводя дыхание, я вытащил из кармана деньги.

— Спасибо тебе, вот спасибо. И извини, ладно? — сказала она.

— Да нет, что вы…

— Ради таких грошей… Как ушёл ты, всё сижу тут, кляну себя, на чём свет стоит. Думаю: и чего ж я, дура, сама-то не пошла? …

— Да ладно вам, честное слово…

Мне вдруг пришло в голову, что она приходит сюда раз или два в неделю потому, что обычно занимается такого рода делами сама. Это было вполне возможно, но, в конце концов, не так уж и важно. Я представил себе, как она сидела, чинно поджав под себя ноги, всё то время, что меня не было, и в груди шевельнулось чувство, похожее на благодарность.

На следующее утро как всегда пришёл Сай с куриными тушками, с коровьей и свиной требухой. Главным его достоинством, несомненно, была невозмутимость — он вёл себя как ни в чём не бывало, что бы ни случилось накануне. Но на этот раз я решил, что заслужил от него большего. И уверенно «спустил курок»:

— Сай.

Он испуганно взглянул на меня.

— Спасибо тебе за бутылку.

— А? Да чего там…

— Давай разок сядем тут у меня, выпьем, а?

— Да не, не буду я… — сказал он и, словно чтобы не дать мне больше вымолвить ни слова, поспешно вышел.

У женщины, заправлявшей вещевой лавкой на первом этаже, глаза были как у сонной кошки. Я зашёл к ней купить стирального порошка, когда только приехал в Ама, и она прямо на моих глазах выпила сырое яйцо. Больше я в ту лавку не ходил.

Я пошёл на рынок Санва за мылом, лезвиями для бритвы и другими мелочами. Даже отшельнику без вещей такого рода не обойтись. Произошло это, когда я, сделав покупки, уже собрался выйти с рынка и направиться домой. Ая стояла под навесом крыши и как раз раскрывала зонт. Я не видел её уже несколько дней. Она вышла на улицу, но пошла не в сторону дома, а в противоположную, и свернула в пустынный переулок, который вёл к станции Амагасаки линии Хансин. Я смотрел ей вслед. Без единой мысли в голове раскрыл зонт и пошёл за ней, ни на секунду не отрывая от неё глаз. Вскоре сердце забилось быстрее — наверное, я начал понимать, что иначе как «преследованием» мои действия не назовёшь. Я смотрел на красный зонт с ярким цветочным узором, на разметавшиеся по плечам чёрные волосы. Пройдя один квартал, Ая свернула налево. Мне неистово захотелось пуститься бегом, но я удержался и продолжал идти шагом. Дошёл до угла переулка, в который она свернула, посмотрел влево. Но её не увидел.

Я дошёл до центрального рынка Амагасаки, купил в канцелярской лавке набор пастели из двенадцати цветов и альбом для рисования, затем вернулся домой. Хозяйка лавки взглянула на мой пакет с покупками всё теми же глазами сонной кошки.

То, как я без единой мысли в голове пошёл за девушкой. Как у меня забилось сердце. И ещё ощущение пустоты в тот миг, когда я потерял её из виду… Наверное, пустота возникла как раз в том месте моего сердца, где рождаются слова. Я подумал, не пришло ли время уезжать и отсюда. Подумал об этом без всякой на то причины и сел разделывать требуху. За окном нескончаемой дробью стучал дождь.

Пришла тётушка Сэйко.

— Льёт и льёт, а? — сказала она. Я удивился. Такие любезности прямо с порога я слышал от неё впервые.

— В дождь всегда настроение — дрянь, — добавила она.

«Вода небес любви подобна», — вспомнил я почему-то строку из стихотворения Накано Сигэхару.[23] Я прожил столько лет, всё ещё не зная слов вроде любви или, скажем, привязанности, но голова у меня, тем не менее, была до отказа набита чужими рацеями на эти темы.