В тот вечер я сидел в комнате, разложив на циновке перед собой купленную на станции газету, как вдруг дверь, тихо скрипнув, раскрылась у меня за спиной. Когда я обернулся, Ая уже стояла в комнате и закрывала дверь. Но замок, как всегда, разомкнулся. Она обернулась, посмотрела на него и попыталась закрыть его снова. Поняла, что он сломан, повернулась ко мне, сняла туфли и прошла в комнату. Ни на секунду не отрывая от меня глаз. И только тогда я понял, что происходит. Возглас изумления чуть не сорвался с моих губ.

Она стояла босая на циновке и безмолвно смотрела на меня. Я замер как был и с неестественно вывернутой головой глядел на неё, не в силах пошевелиться. Вдруг она сунула обе руки под подол белого платья. Руки, плавно приподняв ткань, дошли до талии, затем резко опустились, сдирая трусики. Ая замерла, всё так же глядя на меня. Трусики скользнули вниз и остановились немного ниже колен. Ая подняла правую ногу, высвободила её, затем точно так же высвободила левую, потом пальцами правой руки подхватила белые трусики и вытянула их перед собой, глядя на меня. Бросила их на лежащую передо мной газету. Я посмотрел на них, затем на неё. Она стояла и молча смотрела на меня, бессильно опустив руки, слегка прикусив губу. Затем расстегнула застёжку на плече и левой рукой разом расстегнула до пояса молнию на спине. Ни на секунду не отрывая глаз от меня. Я нервно сглотнул. Словно в ответ, Ая протянула руку к круглому абажуру, и комната погрузилась во тьму. Белое платье упало к её ногам. Лишь тусклая полоска света пробивалась сквозь щель двери. Ая смотрела на меня.

— Встань, — сказала она. Я встал и смотрел во тьме на её тело — белое, нагое. Она подошла, рывком содрала с меня рубашку и расстегнула пряжку ремня. Затем резко сунула руку мне в трусы и схватила мой пенис и яйца. По всему моему телу пробежала дрожь. Некоторое время она то сжимала, то разжимала руку, всё время глядя мне в глаза, затем высвободила её, расстегнула ширинку моих штанов и вместе с исподним потянула их вниз. Она хотела снять штаны и трусы разом, но они зацепились за мой уже вставший член. Она с силой потянула снова, одновременно нагнувшись. На этот раз брюки и исподнее соскользнули до щиколоток, и я опёрся рукой о её плечо, чтобы снять их. Под разметавшимися по плечам волосами виднелась татуировка. Во тьме она показалась мне змеиной чешуёй. Я стащил с себя брюки, Ая опустилась на колени, сжала рукой мой восставший член и, подняв на меня глаза, взяла его в рот. Я задрожал всем телом, каждой своей клеткой. Ая встала и повернулась ко мне спиной.

— Расстегни, — приказала она.

Татуировка покрывала всю её спину. Во тьме комнаты как следует разглядеть рисунок я не смог. И только увидел во мраке налитые кровью, пылающие глаза татуировщика, устремлённые прямо на меня. Дрожа, я расстегнул застёжку лифчика, дотронулся до тесёмок на плечах, и лифчик упал на пол. Я обнял её сзади. Прижался губами к её уху, сжал груди так, что соски оказались между пальцев, неистово сдавил их.

— А, — тихо простонала она, высвободилась, повернулась ко мне, на мгновение взглянула на меня глазами хищной птицы и обвила меня руками. Словно обезумев, мы слились в поцелуе. С каждым мигом дух животной похоти бесновался в нас всё сильнее, горячие языки всё неистовее искали друг друга. Дрожь её сердца стала моей дрожью. Трепет моего сердца стал её трепетом. Волны Осакского залива, сверкая буйными летними красками, встали перед моими глазами. Мы были самцом и самкой, животными тварями с кровоточащими сердцами. Наши колени подогнулись, словно треснул объятый пламенем лёд. Казалось, будто сам мир рушится во тьму.

С утра снова шёл дождь, шёл уже четвёртый день, как будто сезон дождей и не кончался. Не находя себе места, не дожидаясь, пока Сай принесёт новую порцию, я с самого утра сел разделывать потроха. Сидеть сложа руки было выше моих сил. Стоило мне хоть на миг прекратить работу, и каждый вдох, каждый выдох становился мучением. Словно с мукой дышать и терпеть это мучение было единственным оставшимся мне способом жить. Глаза татуировщика смотрели на меня отовсюду. Не давали покоя мысли о его коробке. Если дело примет дурной оборот, я вполне могу поплатиться пальцем. К этому я был готов, но понимал, что, быть может, этим мне и не отделаться. Как бы там ни было, бежать я не собирался. Бежать было некуда.

Пять дней прошло с того вечера, когда Ая после неистовых ласк долго сидела молча в темноте, с обнажённой грудью. Затем тоже в темноте оделась и молча ушла. Я не смог вымолвить ни слова, даже когда она, уходя, повернулась ко мне спиной. К тому времени мой дух стал пеплом от прогоревшей головешки, и то неведомое в груди, что порождало слова, было мертво. Я кончил пять раз. Первые три — словно одержимый, не выходя из неё. Ещё два — у неё во рту. Это было счастьем поистине неземным, и, как таковое, было смертью. После семяизвержения в душе воцарилась та вечная невыносимая пустота, и я валялся как мертвец, бессильно свесив в эту пустоту свой ссохшийся пенис.

Её белые трусики так и остались лежать на полу. Оставила ли она их намеренно? Или просто забыла? Во тьме я завернул их в газету и хотел было положить в стенной шкаф, но моя рука натолкнулась на коробку татуировщика, и я передумал. Я открыл дверцу холодильника, решив положить их туда, но вонь требухи была невыносима, к тому же, меня чуть не ослепил свет загоревшейся внутри лампочки. Только тогда я понял, что видел её татуировку лишь во тьме. Идиот! Татуировка, казалось, и правда изображала какую-то большую, расправившую крылья птицу. Но ничего больше я не разглядел. В холодильнике, всё ещё блестя свежим блеском, лежали те навели, которые принесла мне тётушка Сэйко. Я засунул свёрток в нижнее отделение для овощей и закрыл дверцу.

Лживые, «порождённые тщеславным разумом» слова снова зашевелились, закопошились в голове. С того вечера я ни разу не встретил Аю. Попытался было, не привлекая к себе внимания, разузнать о ней что-нибудь, но безуспешно. Один раз я даже сделал несколько шагов по коридору первого этажа в сторону её комнаты, но внезапно раскрылась дверь рядом с лестницей, оттуда вышел старик, копавшийся когда-то в мусоре, увидел меня и сказал:

— Надобно чего?

— Нет… — ответил я, наверняка порядком изменившись в лице, и повернулся к нему спиной. Я проклинал себя, понимая, что ходить туда не следовало. Вернувшись, я сел, тяжело переводя дыхание, и начал разделывать требуху, как вдруг всё моё тело сотрясла дрожь — точно так же, когда Ая внезапно сжала рукой мой член.

Глаза смотрели на меня из коридора в щель двери. Симпэй. Я давно уже понял, что он стоит у двери, но упорно делал вид, что не замечаю его. Прежде он вошёл бы сразу и без спросу. Почувствовал ли он во мне что-то необычное? Если так, мне необходимо научиться скрывать это. Я знаю, что он смотрит на меня, смотрит неотрывно. Почему, почему же он не входит? С каждой секундой дышать становилось труднее. Я боялся. Боялся того неведомого, которое он почувствовал во мне.

— Симпэй? — хотел было позвать я, но язык отказывался повиноваться.

— А, — послышалось за спиной, и сразу же что-то посыпалось на пол. Наверняка шарики от рамунэ.[30] По доносившимся из коридора звукам я понял, что Симпэй собирает шарики. Один за другим.

Я неожиданно встретил Маю в переулке возле дома. Мы оба шли под зонтами, поэтому глядеть в его ужасные глаза мне не пришлось, но я всё равно испуганно сжался, как от порыва ледяного ветра, и остановился. К счастью, он, очевидно, подумал, что я просто уступаю ему дорогу, и прошёл мимо. Но если бы он взглянул мне в глаза, он наверняка почувствовал бы во мне что-то необычное — как вчера Симпэй. Я вышел из переулка на широкую улицу, но тревожное чувство в груди никак не проходило. Почему же Маю не приходит за своей коробкой? Впрочем, быть может, это и к лучшему — по крайней мере, мне не нужно выдерживать взгляд его ужасных, налитых кровью глаз. Сверкнув во тьме шесть дней тому назад, они преследовали меня всегда и всюду.