А что было, когда этот неумолимый страж своей команды ввел английского запасного в настоящую игру!

Газеты всего мира обсуждали его выступления, и папаша Клапзуба получил такую рекламу своей команды, какая ему и во сне не снилась. Со всех сторон съезжались учителя, тренеры и прочие специалисты, чтобы узнать от Клапзубы, как следует готовить игроков к состязаниям. Многое они усвоили, но главной тайны Клапзубов так и не раскусили. Она заключалась в их духовном и физическом превосходстве, в той решительной и бескорыстной самоотверженности, с какой они помогали друг другу, в подлинном, истинном братстве, о котором старый Клапзуба им никогда не говорил, но которое всегда в них воспитывал, и оно-то в первую очередь и приводило их к победе.

Все больше и больше разносилась по всему миру слава непобедимой команды, и всюду с ними был королевский запасной игрок, чтобы в случае надобности заменить кого-нибудь. Так прожил принц с Клапзубами неразлучно два года — до тех пор, пока его не вызвали в Англию продолжать образование. Он сердечно, чуть не плача, распрощался со своими друзьями и уехал, но Клапзубов забыть не мог и пользовался каждым случаем, чтобы сыграть с ними. А теперь он регулярно играл в команде хаддерсфилдского клуба и был самым популярным центральным нападающим Англии. Принц все время жил в атмосфере спорта, и, когда настало время приступить к управлению королевством, его в полном смысле слова призвали на трон со стадиона. Нелегко ему было расстаться со своими товарищами по клубу и оставить шумную жизнь на зеленом поле.

Первым делом новому королю надлежало произнести тронную речь. Совет министров заседал всю ночь, чтобы приготовить первое выступление Его Величества. В нем было необходимо упомянуть о всех политических проблемах, и министры изрядно попотели, чтобы изложить их как можно дипломатичнее. Когда утром премьер-министр, испросив у молодого короля аудиенцию, наипокорнейше собирался вручить ему текст тронной речи, Его Величество остановил его на первой же фразе.

— Благодарю вас, дорогой премьер, но свою тронную речь я уже написал сам. Возможно, она не отличается дипломатической тонкостью, но зато выдержана в чисто английском духе.

Его Величество вынул из кармана блокнот и прочел:

«Моим народам!

Торжественно приступая к политической игре, мы хотим сегодня напомнить нашему народу правила, которыми будем при этом руководствоваться. Придерживаясь славных традиций, Англия всегда остерегалась попадать в положение вне игры. Мы хотим остаться верными этому почетному завету предков и обещаем мужественно и самоотверженно защищать честь своего флага и в случае опасности прибегать к ауту или в крайнем случае к угловому. Обещаем воздерживаться от грубой игры и не ставить свой народ под угрозу военного пенальти.

Мы будем стараться проводить комбинацию тремя нападающими, считая при этом финансы лучшим форвардом, а торговлю и промышленность лучшими инсайдами Англии. Мы будем неуклонно заботиться о безупречной сыгранности между всеми слоями общества и отдадим предпочтение короткой передаче перед авантюрной системой поспешных бросков. Мы постараемся следить за тем, чтобы не забывали играть головой, и надеемся, что со временем, когда небесный судья даст нам последний свисток, счет Англии будет высоким и каждый признает, что мы вели игру честно.

Да поможет нам бог!

Гип-гип-ура, гип-гип-ура, гип-гип-ура!»

Нижнебуквичской бабушке Навратиловой удалось защитить старые сказки, но на Западе, за океаном, в Америке, со старыми сказками дела обстояли плохо. Там даже у крошечных карапузов были свои маленькие автомобильчики, а мальчуганы постарше уже мастерили радиоприемники и все без исключения увлекались только спортом. И потому там дети не проявляли большого интереса к сказкам о счастливых принцах и несчастных принцессах; когда им начинали говорить, что жил однажды бедный мальчик, они сразу перебивали рассказчика вопросом, а за какой клуб играл этот мальчик. И американские дедушки и американские бабушки, которые уже не могли приспособиться к новому времени, хватили немало горя со своими внучатами. Им никак не удавалось приохотить малышей к сказкам.

Но один дедушка додумался. В штате Орегон жила чешская семья, поселилась она там лет двадцать пять назад, и был у них дедушка, большой шельмец, который умел ладить с ребятами. Он всегда слушал, о чем это мелюзга говорит, и узнал, что они сейчас интересуются только одним — какой-то командой Клапзубы. В это время и впрямь слава этой команды была так велика, что на другом полушарии каждый из клапзубовцев казался сказочным героем.

Однажды орегонский дедушка сказал себе: «Ну погодите, ребята, уж я придумаю вам сказку!»

И когда вечером ребята прибежали к нему и попросили что-нибудь рассказать, орегонский дедушка усмехнулся и начал:

— О команде Клапзубы вы уже слышали, а? Ну, это хорошо. А знаете ли вы, какие приключения были у их дедушки со свистком? Что? Не знаете? А это занятная история! Послушайте: дедушка нынешних Клапзубов — царство ему небесное — в молодости был бедняком, у его родителей не было даже той лачуги, где позднее родились нынешние прославленные клапзубовцы. Они были бедны, как мыши в разрушенной церкви, где даже свечки поглодать не сыщешь. А когда их сынок, тоже Гонза — как и его внук-вратарь,— увидел, что дома не к чему руки приложить, пришел к отцу и сказал:

«Отец, вы сами тут еще кое-как перебьетесь, а мне здесь делать нечего, только даром ваш хлеб ем. Пойду-ка я по белу свету — работы там много, что-нибудь и для меня найдется, а когда вернусь, так вам еще денег принесу».

Против этого отец ничего не мог возразить. Мать, конечно, всплакнула, но какая же мать не заплачет, расставаясь с сыном… Отрезали ему краюху хлеба, вырезали в середине дыру, положили в нее кусочек масла, который старая Клапзубова раздобыла в деревне, накрыли сверху вырезанным куском — вот и все сборы. Гонзу трижды перекрестили, дважды поцеловали, и он, не согнувшись под такой ношей, отправился в путь. Вырезал он себе из ветки палку, а когда ему становилось тоскливо, насвистывал в такт шагам, и время в дороге шло быстро и незаметно. Перевалил парень один холм, перевалил другой, третий и пришел в огромный дремучий лес, из которого никак не мог выбраться. Дело было к вечеру, а он все еще бродил в чаще, и так ему захотелось есть, что в желудке заурчало на все лады. Когда Гонза убедился, что до селения ему не добраться, уселся он у дороги под деревом, вытащил краюху, нож и начал резать хлеб и мазать его маслом. Вдруг откуда ни возьмись вырос перед ним старичок и говорит:

«Ты захотел есть, а я — еще больше! Дай мне кусок хлеба, Гонза!»

Гонза удивился было, откуда взялся дед, но, увидев, какой он бедный и худой, подал ему краюху и нож и сказал:

«Отрезайте, дедушка, и мажьте, чтобы вкуснее было».

Старичок взял хлеб, отрезал ломоть, намазал маслом и поел.

«Куда путь держишь, Гонза?» — спросил он потом.

«Сам не знаю, куда глаза глядят. Ищу работу, да вот никак из лесу не выйду».

«Сегодня-то, ясно дело, не выйдешь. Уже ночь, а лесу конца-края нет. Лучше всего здесь переночевать».

«А вы, дедушка, что будете делать?»

«Я лягу с тобой, если не прогонишь».

«Нет! Подождите, я вам нагребу сухого листа, чтобы помягче было».

Гонза встал, нагреб целую охапку сухих листьев и сделал из них старичку постель. Затем они улеглись и заснули. В полночь старичок проснулся, зуб на зуб у него не попадает.

«О… о… о… холодно мне… холодно!»

Гонза открыл глаза и сказал:

«Возьмите мою куртку, дедушка, согреетесь немножко!»

«Спа… спа… сибо тебе, Гонзичек… Ох, теплая-то какая, я вмиг согрелся».

Старичок опять уснул, но теперь замерз Гонза.

Однако он ничего не сказал, зарылся в листья, а на восходе солнца вскочил и пробежался по лесу, чтобы согреться.

Старичок спал долго, а Гонза тем временем насобирал черники и земляники, чтобы накормить его. Не больно сытная была еда, но старичок поел с удовольствием. Затем оба поднялись и пошли. Через час пришли они к перекрестку.