– Ты не отменишь его?

– Нет. Так будет лучше для всех нас: Изабелла немного успокоится, а у тебя будет время заняться семьёй.

– Спасибо, отец, – Хуана была искренне благодарна. – Я люблю тебя больше всех на свете!

– Я тоже тебя люблю, – и Фердинанд нежно взял её за руку.

Хуана видела, как старый король быстрым движением смахнул навернувшиеся слёзы, и мысленно поблагодарила Бога за то, что он послал ей такого доброго и любящего отца.

– Ты никуда не поедешь! – повысив голос, сказала Изабелла.

– Мама, ты не смеешь меня задерживать!

– Я знаю, что раз ты решила, всё же уедешь. Но мать не может спокойно смотреть, как её дочь губит себя. Там, в Бургундии, ты будешь беззащитна. Я прекрасно вижу, что тебе одной приходится управляться с делами, пока твой муж кутит по тавернам! А потом, при первом же удобном случае, Филипп погубит тебя!

– Ты погубишь меня первой, мама, – сказала Хуана обречённо, не в силах продолжать этот разговор.

Изабелла замолчала, пытаясь подобрать слова, но гнев и отчаянье не позволяли ей последовательно мыслить.

Герцогиня усталыми глазами смотрела на мать, а потом подошла к окну и отвернулась. Ей хотелось закончить ссору. И она стала демонстративно разглядывать пейзаж за окном.

Изабелла стояла посреди комнаты и отчаянно цеплялась за последнюю надежду, которая всё быстрее превращалась в слёзы на её щеках.

– Хуана, – дрожащим голосом сказала старая королева, – настанет тот день, когда ты поймёшь, что не было в твоей жизни никого, кто любил бы тебя больше меня. Я только надеюсь, что этот день настанет тогда, когда всё ещё можно будет исправить.

Изабелла нащупала под корсетом маленький крестик, висевший у неё на груди. Она осторожно сняла его и положила на комод.

– Дочь, – продолжила она сдержанно, – возьми этот крест как память обо мне. Пусть он защитит тебя, потому что я не в силах защитить тебя.

Хуана повернулась к матери и бросила на неё беглый взгляд.

«Неужели она не видит, как рушится моя жизнь в Кастилии? Неужели не знает, что её слова ранят меня?»

А вслух сказала:

– Благодарю. Бог хранит тебя.

Изабелла молча кивнула и вышла из комнаты.

Следующим утром экипаж был готов к отъезду в Бургундию. Стоя у кареты, Изабелла холодно прощалась с дочерью. Отец же с любовью обнимал Хуану и просил Филиппа иногда навещать их в Кастилии. Филипп впервые за всё это время искренне обнял Фердинанда и поблагодарил его от всего сердца.

– Мы будем рады и вашему визиту в Бургундию, ваше величество, – сказал он королю.

И, наклонившись к самому его уху, добавил:

– Благодарю вас за то, что дали мне ещё один шанс. Я раскаиваюсь в том, что совершил. Но клянусь, с этого момента я сделаю всё, чтобы ваша дочь была счастлива.

– Не сомневаюсь, мой друг, не сомневаюсь, – заверил его Фердинанд.

– Всего хорошего, сеньора, – низко поклонившись, сказал Филипп Изабелле.

Изабелла холодно на него посмотрела и протянула ему не менее холодную руку, а встретившись с ним глазами, сказала:

– Я хочу, чтобы ты знал: я осведомлена о каждом твоём шаге. Более того, я прекрасно осведомлена обо всех твоих планах, дорогой зять.

На Хуане было шёлковое платье тёмно-синего цвета, с золотой шнуровкой на корсете и таким же золотым поясом на талии. Прошла всего неделя, как они с Филиппом прибыли в Бургундию, и герцогиня была безмерно рада возвращению в Принзенхоф. Она чувствовала себя умиротворённой, а всё свободное время посвящала прогулкам с подрастающей Элеонорой и играм с маленьким Карлом. Дети были её счастьем, которое, наконец, поселилось в этом доме.

Любовь к мужу переросла в стабильность, а дворцовые празднества – в обязанность. Хуана сделала ещё несколько попыток пробудить чувства к Филиппу, но боль от равнодушия мужа, которую она терпела последние годы, непрестанно гасила былую страсть. А постоянные визиты зарубежных послов к будущей королеве, позволяли Хуане забыть о том, что ещё один вечер она проведёт в одиночестве.

Филипп осторожно, почти всегда шёпотом, спрашивал жену о её послеобеденных планах и каждый раз получал один и тот же ответ:

– Я чувствую себя уставшей. Лягу спать пораньше. Эти вечные визиты и дождливое небо плохо на меня действуют.

Филипп молча и разочарованно кивал, желал жене спокойной ночи и выходил из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Жизнь во дворце стала такой неспешной, что слуги начали ходить на цыпочках и разговаривать шёпотом. Теперь лишь на королевской кухне можно было услышать громкие голоса: вечерами там собиралась вся дворцовая прислуга. Они вспоминали времена, когда герцог устраивал им очередную всклочку, явившись в дурном настроении и нетрезвом виде.

– Славное было время! – подняв обе ладони кверху, говорил старый повар.

– Чем же оно было славное? – удивлялся поварёнок, которому только исполнилось двенадцать лет. – Разъярённый герцог, неспокойная герцогиня. А эти вечные балы: работаешь на них без продыху. Говорят, что блюда повозками в зал завозили! И ведь хоть бы кто «спасибо» сказал!

– Это тебе, что ли, герцог «спасибо» сказать должен? – отвечал ему старый повар. – Ох, времена! Вырастили новое поколение на свою голову! Вернее, не на голову, а на шею: сядут, ножками болтают, и ещё «спасибо» им скажи! Почём тебе знать те времена? О том, что ты родишься, тогда даже мать твоя не знала!

– Оставь юнца в покое, Герберт, – сказала жена повара и стукнула мужа деревянной ложкой по голове. – Живём тихо, и слава богу. Пусть хранит святая Мария эту тишину. Кто знает, как надолго мы предоставлены сами себе.

И она, перекрестившись, стала негромко читать молитву своей святой покровительнице Марии.

Тихо и неспешно минул год. На Рождество во дворце зажгли сотни свечей, которые так любила Хуана. Самую светлую комнату, находившуюся на верхнем этаже Принзенхофа, будущая королева переделала в часовню. Эту часовню слугам было велено украшать свежими цветами по воскресеньям, сама же Хуана проводила там чуть ли не каждый вечер, читая псалмы и о чём-то размышляя. В рождественскую ночь во дворец пригласили падре. Хуана надела лучшее платье, скроенное венецианскими мастерами и доставленное в Бургундию ещё летом. Регентша покрыла голову белым кружевным платком, тонкие её ручки обрамляли такие же кружевные перчатки, а из украшений она позволила себе только крестик, подаренный матерью. Рождественским вечером Хуана не ужинала и провела его в часовне.

В часовню тихо вошёл Филипп. Он сел на самый край скамьи, стоявшей чуть ли не в коридоре, стараясь не выдать своего присутствия. Падре читал пятый псалом, Хуана сидела прямо перед святым отцом, чуть поодаль находились её фрейлины. Ближе к выходу столпились дворцовые слуги. Здесь были и нянечки, и Элеонора, которой на тот момент уже исполнилось три года, и Карл, которому было полтора. В самом тихом углу, где даже не были зажжены свечи, спала пятимесячная Изабелла – третий ребёнок Хуаны и Филиппа, рождённая прошлым летом.

Слуги, завидев герцога, расступились, образовывая коридор, чтобы он мог пройти, но тот показал знаками, что останется здесь, не желая беспокоить присутствующих. Филипп то и дело пытался издали разглядеть жену, и уловив её образ в толпе, отмечал про себя, как она сегодня красива.

Герцог был галантен и учтив – впрочем, как и весь прошедший год. Он кивал присутствующим в знак приветствия и за время мессы, что длилась до четырёх утра, не произнёс ни слова. Филипп был поглощён собой и о чём-то думал. И когда слуги последними покинули часовню, лишь рука падре, протянутая на прощанье, вернула его в реальность.

– Падре, – сказал Филипп, целуя святому отцу руку, – я молю Бога о прощении, которое в этой жизни мне уже не будет дано. Не могли бы вы замолвить за меня словечко перед Всевышним?