После того как регентское правительство при малолетней королеве Кристине в 1638 г. заверило, что Ниен пользуется шведским городовым правом, в 1642 г. были обнародованы городские привилегии. В утвержденной спустя пять лет королевой Кристиной хартии подчеркивалось, что Густав II Адольф не только стремился «расширить и укрепить… истинное божественное знание и чистую евангельскую веру», но и «старался основать и построить разные города». Королева желает «продолжить дело основания городов», а посему «по своей монаршей милости и благорасположению» сочла правильным «поощрять, содействовать и впредь способствовать», предоставляя привилегии, свободы, права тому, кто «уже обзавелся хозяйством либо же намерен это сделать»:
«Поскольку городовое право Швеции есть основа доброго благоустройства городов и порядка в государстве, то мы желаем, чтобы наш город Ниен и населяющие его горожане, а также пребывающие и живущие там иноземцы пользовались этим правом и придерживались его, живя сообразно с его положениями, и всегда во всех случаях и делах вели себя, руководствуясь им…»
На гербе и печати города Ниена был изображен лев, стоящий между двумя потоками и держащий меч в правой передней лапе.
В 1642 г. население Ниена насчитывало 471 человека, но после получения городом привилегий численность жителей возросла и на переломе веков достигла почти двух тысяч человек — это означает, что Ниен был уже одним из самых населенных городов в восточной части Шведского государства, уступая лишь Або и, возможно, Выборгу. Состав населения Ниена был пестрым. Одним из национальных меньшинств были русские. Рабочими и ремесленниками в городе были преимущественно шведы и финны. До 1642 г. добрая половина горожан была родом из Финляндии, но после получения Ниеном городских привилегий туда из Прибалтийских провинций переехала часть немецких купцов, а также несколько голландцев и англичан. Мало-помалу немцы составили ведущую группу населения города со своей собственной приходской церковью. Языком администрации тоже был немецкий, хотя чиновниками на самых высоких должностях состояли шведы.
Сведений о жизни в Ниене не особенно много, однако при помощи карт мы можем получить вполне ясную картину облика города в конце XVII столетия. Жилые дома стояли длинными прямыми рядами вдоль берега Охты в том месте, где она впадает в Неву, и улицы были широкими. На более раннем плане 1644 г. проставлены названия трех улиц: Конунгегатан (Королевская улица), Меллангатан (Средняя улица) и Виборгскагатан (Выборгская улица). Дома за редкими исключениями были деревянными. Малая Черная речка делила город на две половины, соединявшиеся тремя мостами. На южном берегу располагалась каменная шведско-финская церковь с пасторской усадьбой и школьными зданиями, а на северном — немецкая церковь и площадь с ратушей и госпиталем. К югу от города находились хлебные амбары горожан, сады, хмельники и пашенные угодья, а к северу — предместье, кирпичный завод, сад коменданта и несколько деревень.
Город соединялся с крепостью мостом, носившим название Шеппсбрун (Корабельный мост). На другом берегу Невы, приблизительно там, где теперь стоит Смольный монастырь, находилась русская церковь, окорм-лявшая русское население Ниена и Ниенского прихода (Спасского погоста). Через реку была устроена паромная переправа.
Одно из немногих описаний Ниена принадлежит шведскому языковеду Ю. Г. Спарвенфельду, посетившему город во время своего путешествия в Россию в 1684 г. Ю. Г. Спарвенфельд отмечает, что Сестра-река — рубеж между Выборгским и Нотебургским ленами, эта старая «известная» граница — не более чем «какой-нибудь маленький дождевой ручеек, через который можно запросто перепрыгнуть» (созданный Густавом II Адольфом образ уже стал крылатым!). Преодолев «великие тяготы и многократно испытанное чувство отвращения», Спарвенфельд прибывает в Ниен, где, «поскольку в том месте нет ни единого постоялого двора», поселяется у ратмана и почтмейстера. Округа, отмечает Спарвенфельд, «удивительно приятна своей равнинностью и полезным для здоровья местоположением». Все население живет «в избах, то есть курных домах, в которых очень тепло». Волоковые окна в стенах всегда держатся открытыми до вечера, когда семьи зажигают «свои светильники— лучины… которые, будучи как следует высушены, горят порядочно хорошо». Еще Спарвенфельд рассказывает, что люди здесь «живут дольше, нежели в других местах, и рожают больше детей». В качестве примера он упоминает об одном столетнем старце, способном взобраться потрем или четырем «большим и высоким» ступеням на печь и оттуда наблюдать за «внуками своих детей в колыбелях», которые стоят на полу, и их бывает порой до пяти.
Среди шведских ремесленников в Ниене имелись, в частности, серебряных дел мастера — впрочем, то была профессия, в которой шведские специалисты прославятся и в Петербурге. Еще одним жившим в Ниене выдающимся шведом был Урбан Ерне, родившийся в 1641 г. в имении государственного дротса (наместника) Габриэля Уксеншерны Скворитс (Копорский лен), где его отец служил пастором. В 1647 г. семья переехала в Ниен, и отец занял должность приходского пастора.
В Ниене юный сын священника был определен в тривиальную школу, где обучался логике, риторике, поэзии, грамматике и музыке. Однако знания сочинений Цицерона, Вергилия и Эзопа на латыни и древнегреческом было недостаточно для человека, желавшего обеспечить себе будущность в этой части света, — ситуация в Ингерманландии требовала также хорошего владения живыми языками, причем не одним. В созданном уже на старости лет труде «Orthographia Svecana» (1716) Урбан Ерне вспоминает, как еще ребенком должен был изучать все четыре языка, на которых говорили в Ниене:
«И с тех пор я больше всего полюбил шведский язык, ибо поскольку в моем Отечестве в те времена были в ходу четыре разных языка, а именно шведский, немецкий, финский и русский, то каждый человек изучал тот язык, в котором был воспитан, и старался достичь в нем совершенства».
Отец руководил приходом до 1654 г. После его кончины Урбан вместе со старшим братом Томасом был отправлен в Дерптский университет, где, однако, пробыли недолго из-за недостатка средств, хотя у них и были бесплатные стол и жилье. Они вернулись в Ниен уже через пару месяцев.
Между тем будущее виделось неопределенным и для Урбана Ерне, и для других жителей города. Несмотря на стремление шведского правительства сделать Ниен открытым стапельным городом под властью шведской короны, торговля так и не приобрела значительных объемов. Важная причина такого положения дел заключалась в том, что город не получил защиты в виде мощной крепости. В относящихся к Ниену и Ниеншанцу официальных письмах то и дело повторяется тема о скверном состоянии укреплений. В 1652 г. генерал-губернатор Ингерманландии и Кексгольмского лена Эрик Стенбок отмечает, что город «не укреплен, а стоит совершенно открытым». Спустя два года его преемник Густав Эвертсон Хурн сетует на то, что состояние крепостей лена находится ниже всякой критики: они настолько разрушены, что «во дворах многих сельских жителей ворота лучше, чем те, какие я нашел у государственных крепостей». Эта запущенность имела роковые последствия: летом 1656 г. город и укрепления штурмовали силами нескольких рот русские; многие жители были убиты, а дома обращены в пепел. Что же до Урбана Ерне, то он отправился в Нарву и затем в Стокгольм, где сделал выдающуюся карьеру как врач и естествоиспытатель.
Хотя уже в сентябре шведы смогли вернуть себе укрепление, неожиданно оставленное русскими войсками, происшествие 1656 г. показало цену беспечности. И стокгольмское правительство, и местные королевские военачальники пообещали населению города, что шанец будет укреплен и на строительные работы пришлют даже финских солдат. Но из этих великих планов опять ничего не вышло: обещанные войска прибыли, однако никаких работ произведено не было, поскольку отсутствовали средства на оплату мастеровым людям…
Принимая во внимание стратегическое значение восточных фортификаций, такая Политика властей кажется необъяснимой. Но небрежение крепостями имело свои очевидные причины. Шведская внешняя политика в военном отношении ориентировалась по преимуществу на юг. Для противостояния возможному неприятелю были обеспечены превосходные стратегические позиции. Завоевание Померании создало предпосылки для удара в сердце Германии и Польши, а также для нападения на Данию по суше; к тому же шведский флот имел в Висмаре опорную базу для операций в датском фарватере.
