Вторая половина восемнадцатого столетия стала временем интенсивного научного обмена между европейскими академиями и особенно между королевской Шведской и императорской Петербургской. Причина заключалась в том, что обе страны находились на «выселках культуры» и какое-то время нуждались друг в друге. Совсем недавно Швеция и Россия воевали между собой, в последний раз в 1741–1742 гг., но поскольку Петербургская Академия состояла главным образом из немцев и других иностранцев, не исключая и шведов, война не помешала развитию контактов. Результаты сотрудничества «русских» и шведских исследователей привлекали вполне заслуженное внимание, и некоторые работавшие в Петербурге шведы навсегда вписали свои имена в историю науки.

В 1768 г. молодой — а впоследствии легендарный — немецкий натуралист Петер Симон Паллас отправился в свою большую сибирскую экспедицию, которая завершилась только в 1774 г. В путешествие за ним последовал шведский исследователь Юхан Петер Фальк, судьба которого столь же примечательна, сколь и трагична. Фальк учился у Линнея и в 1763 г. приехал в Петербург по его рекомендации. Ботаник Фальк стал в Петербурге руководителем Аптекарского огорода и обеспечивал упсальского ученого семенами. Фальк был болезненным меланхоликом, и из его писем домой, в Швецию, видно, что психическое и физическое здоровье ученого не сулило ему в будущем ничего хорошего.

Фальк путешествовал целых пять лет. Его корреспонденция отражает глубокие депрессии, но свидетельствует также и о значительных научных открытиях и других достижениях.

Рисунок из труда Юхана Петера Фалька: русский и китайский пограничные столбы

Фальк отсылал свои находки в Петербургскую Академию, его психическое состояние постепенно ухудшалось. На обратном пути, в Казани, он слег и, питаясь одними шведскими хрустящими хлебцами и чаем, мало-помалу уходил из жизни. Но одолевавшие Фалька демоны не дали делу идти своим чередом, и мартовской ночью 1774 г. он покончил жизнь самоубийством.

Однако это не означало конца его научной карьеры. Через десять лет его спутник — немецкий естествоиспытатель и аптекарь Иоганн Готлиб Георги издал оставленные Фальком записи под названием «Beytrage zur topographischen Kenntniss des Russischen Reichs» («Очерки по топографическому изучению Российской империи»). К тому времени Паллас и другие участники экспедиции уже успели опубликовать полученные в путешествии результаты, но специалисты оценивают труд Фалька как крупное научное достижение и один из выдающихся подвигов шведской науки того времени. Линней выразил свою высокую оценку заслуг Фалька, присвоив ему в 1772 г. степень почетного доктора медицины Упсальского университета и назвав род явнобрачных растений его именем — «Falckia».

Линней внимательно следил за развитием ботанической науки в России. К несчастью, человек, ведавший петербургским Аптекарским огородом, был научным противником Линнея: речь идет об Иоганне Сигезбеке, который одновременно был ботаником Петербургской Академии наук. Сигезбек критиковал линнеевскую систему классификации растений, но Линней, вместо того чтобы отвечать на критику, назвал именем Сигезбека один из репейников: Siegesbeckia. Линнею каким-то образом удалось в обход Сигезбека раздобыть несколько редких сибирских кореньев и семян.

В 1760 г. Петербург посетили молодые шведы Пер Никлас Кристиернин и Абрахам Хюльперс. Естественной их целью была Кунсткамера, где можно было, в частности, осмотреть «чучело необыкновенно большого француза», гениталии которого хранились в спирту. Для нашей темы более интересны описания визитов, нанесенных двумя шведами коллегам Линнея; это наглядные свидетельства об ученом мире XVIII столетия. Так, Кристиернин, сообщая о встрече с архиатром де Гортером (год спустя издавшим труд «Flora ingrica» («Флора Ингерманландии»), говорит, что «он довольно любезный и вежливый человек, принявший нас с большим уважением, а также от души порадовавшийся приветам от г-на архиатра Линнеуса, и обещал прислать ему Rhabarbarum laciniatum и Paeoniam tenuifoliam в горшках, поставленных в дощатый ящик. Semicifuga он обещал достать, если сумеет. Госпожа Гортер оказалась маленькой злой женщиной, она ходила в мужском ночном колпаке и ворчала на своем голландском языке на архиатра за то, что он попросил у нее для нас кипятка. Когда же кипяток наконец появился на столе, она осведомилась, хотим ли мы сахара, которого не было в чашке архиатра. Между тем сам он был довольно любезен, много говорил и среди прочего показал мне только что вышедший маленький трактат на голландском языке, в котором автор пытался опровергнуть Реомюра и Линнеуса, утверждающих, что кораллы и зоофиты — не растения, а каменные жилища живых животных».

Через несколько дней Кристиернин посетил адъюнкта Кельрейтера. «Поскольку улицы… были столь грязны, что по ним невозможно было пройти», он нанял извозчика.

«Я нашел его в академическом саду и был принят весьма любезно. Он показал мне Rhabarbarum laciniatum, который в этом году не цвел, а также Paeoniam tenuifoliam, который он, по его словам, отправил господину архиатру Линнеусу через директора Альстрёмера. Semicifuga у него только один куст с тремя или четырьмя ростками…

В своем кабинете он показал мне среди иного растение, которое теперь цветет и было выращено из семечка, полученного им от господина архиатра Линнеуса под названием Reaumuria, и показал, что при сравнении с описаниями оно не оказалось ни Reaumuria, ни Martynia, ни Carniolaria…

Затем он поведал, что г-н архиатр Линнеус, без сомнения, будет удостоен премии за присланный сюда труд „De generatione hybrida“, однако г-н адъюнкт на сей предмет не разделял мыслей автора…»

В области науки, которой занимался Фальк, у него был шведский предшественник — Эрик Лаксман, бедный парень из Финляндии, появившийся в Петербурге в 1762 г. Здесь он сразу получил должность учителя естествознания и ботаники в только что основанной школе Петершуле при немецком приходе Св. Петра. После двух лет пребывания в Петербурге Лаксман был назначен проповедником в немецкий приход на алтайских Колыванских золотых и серебряных приисках в Сибири. Там он прожил пять лет и использовал время наилучшим образом. Проявившийся еще в Петербурге интерес к естествознанию теперь усилился. Лаксман совершал поездки в направлении Китая и Монголии, собирая растения, представителей фауны и минералы, и отправлял их в Петербургскую Академию наук. Это было еще до Палласа и великих сибирских экспедиций и позволяет предположить, что Лаксман был в то время наилучшим знатоком сибирских фауны и флоры. В Швеции тоже с большим интересом следили за его достижениями: в Упсале Линней был готов «целовать ноги господина магистра» и ждал от него насекомых и семена.

Лаксман вернулся в Петербург в 1769 г. и сразу же приступил к обнародованию своих открытий в научных изданиях, в частности в «Трудах» Шведской Академии наук.

Вскоре он был избран ординарным членом Петербургской Академии. Он был назначен профессором по кафедре экономики и химии и в 1770-х гг. играл в Академии центральную роль, среди прочего как редактор нескольких ее трудов. И когда Дидро попросил Академию предоставить ему сведения о природных условиях Сибири, именно Лаксман снабдил его ими. Однако довольно скоро Лаксман проявил и свои скверные качества. Он втянулся в академические интриги, и дело кончилось тем, что в 1780 г. он потерял должность в Академии и вместо этого стал надворным советником и одно время руководил Нерчинскими рудниками, расположенными в Восточной Сибири. После того как Лаксман пригрозил пустить пулю в лоб одному асессору, его вычеркнули из списков Академии. Но он продолжал научную работу и в конце концов сумел выхлопотать себе у Академии маленькую пенсию.