Печатался он под псевдонимом "Леонид Чернов".

Звали его действительно — Ленькой.

Фамилия — Малошийченко.

Русский псевдоним Ленька Малошийченко, родом из-под Александрии, выбрал потому, что в литературе начинал с русскими имажинистами, его первая книга стихов называлась "Профсоюз сумасшедших".

Во всем остальном Ленька Чернов, или Ленька Малошийченко, был вполне нормальный человек и чудесный парень. Мы с ним были добрыми приятелями, близкими друзьями — у меня на руках он и умер.

Словами "Кобзарь на мотоцикле" Ленька мечтал назвать полное собрание своих украинских стихов, как мечтал всю жизнь об органическом слиянии украинских старинных национальных традиции с самой точной, новейшей, современнейшей и даже заглядывающей в будущее наукой и техникой — техникой непременно. Потому что именно техникой — всякими там машинами, моторами, механизмами, машинизацией и механизацией — бредил украинский поэт Леонид Чернов-Малошийченко. Было в этих мечтаниях, да и в самом творчестве Чернова, кое-что от футуризма, кое-что от конструктивизма, еще кое-что от всяких других нацеленных в будущее "измов", а больше всего — самого обыкновенного реализма, правда, в несколько сумбурной интерпретации. "Кобзарем на мотоцикле" Чернов — из элементарной скромности — свою книгу не назвал, чтоб, боже упаси, не впасть в претенциозность (Кобзарь — это же Тарас Шевченко!) и чтоб не оказаться невольным подражателем Михайля Семенко, который уже присвоил своим "поэзо-мертвопетляньям" название "Кобзарь!", Ленька назвал свой сборник — "Пегас на мотоцикле".

В те времена, в начале тридцатых годов, Чернов ходил в попутчиках и даже, по недоразумению, организационно числился в "Авангарде" Полищука.

Говорю — "по недоразумению" потому, что именно так это и было: темпераментного и легко загорающегося Леньку, падкого на все необычное, устремленного в будущее, непримиримого ко всякой лжи и склонного к шумной фронде, легко поддел на свой острый крючок велеречивый Валериан, когда Чернов только что вернулся из кругосветного плавания на "Трансбалте" и совершенно еще не разбирался в литературной ситуации, сложившейся на Украине за время его странствий по джунглям Индии, и островам Индонезии. Уж на что был Ленька забияка и штукарь, но — припоминаю — и он постоянно ссорился с Валерианом из-за его нелепых выдумок, плевался, когда Полищук рекламировал на страницах своего "Авангарда" ложе для любовных утех, и приходил в негодование, когда Валериан воспевал на страницах того же "Авангарда" "публичные лобзания оголенной женской груди"… Не рвал же Ленька с "Авангардом" и Валерианом только из чувства "товарищества" да из гордости — чтоб никто не попрекнул его, что он "испугался" критики и следующих за ней оргвыводов.

"Крамольником" же нарекла Леонида Чернова-Малошийченко вуспповская критика за его поэму "Дума о трех братьях". В этой думе один брат — "белый", второй — петлюровец, а третий — большевик, и они бьются друг с другом. Такие случаи — братья или другие родичи в огне гражданской войны оказывались в разных лагерях — были далеко не единичны, однако критики-вульгаризаторы отрицали возможность этих трагических случаев, а подобный сюжет в литературе клеймили как "поклеп" на революционную действительность.

Леонид Чернов был всегда в кого-то влюблен и вообще — жил в атмосфере влюбленности.

Очевидно, именно благодаря такой склонности Леонида влюбляться и создавать атмосферу влюбленности среди других да еще из-за его веселого, жизнерадостного характера так легко и пылко влюблялись в него женщины. Я знал истории всех его романов — и не только с его слов или по собственным наблюдениям. Умирая, Ленька передал мне свою любовную переписку (вместе со всем литературным архивом) и просил непременно перечитать эти письма и решить, что с ними делать: сжечь, использовать как литературный материал или вернуть адресатам?.. Я их вернул. Так, думается мне, лучше для этих женщин. Так, думается мне, лучше и для памяти самого Леньки.

Поэтом Леонид Чернов был хотя и сумбурным, но неплохим — так, по крайней мере, помнится мне, а за эти тридцать лет ни стихов, ни прозы, ни юморесок Чернона мне перечитывать не доводилось. Повесть "Красотка с острова Ципанго" я напечатал в журнале "УЖ", юморески и фельетоны его во множестве были разбросаны по журналам того времени, помимо этого, Чернов был одним из старейших "перчан" в "Красном перце" — еще поколения редактора Ахматова (который одновременно занимал пост генерального прокурора республики).

Леонид Чернов прожил беспокойную жизнь. Писать стихи он начал в старших классах гимназии. Потом (в годы гражданской войны) стал актером — одним из основателей нынешнего театра Ивана Франко. К слову сказать, в театре он не столько блистал сценическим талантом, сколько ярой оппозицией традиционному руководству, а в актерском кругу — созданием так называемой "Коммуны зверей". Невинная эта забава соединялась с серьезным — в интерпретации молодой интеллигенции того времени — намерением осуществить "коммунизм" и в быту: несколько актеров и актрис сообща одевали и обшивали друг друга, деньги шли в общий котел, вообще — все было общее: долой собственность! Но индивидуальными, "собственными" были в то время увлечения Леньки: писание стихов, роман с одной актрисой, потом — с другой, бешеная езда на мотоцикле — пока мотоцикл не разбился, и мечта стать кинорежиссером.

Кинорежиссером Ленька не стал, по в 1922 или 1923 году ему предложили стать кинооператором — заснять хроникальный фильм во время первого заграничного кругосветного рейса советского судна "Трансбалт" (рейс Владивосток — Одесса). И Ленька тут же бросил девушку, в которую был влюблен, "Коммуну зверей" (без него она сразу же и распалась), недоремонтированные остатки своего разбитого мотоцикла, взял блокнот для стихов, киноаппарат, пленку и отправился в путешествие по морям и океанам.

Кинопленка оператора Чернова-Малошийченко, очевидно, использована для каких-нибудь кинонужд, а возможно, и сохранилась в кинотеке в Белых Столбах, а мне Ленька, уже перед смертью, подарил два альбома с отдельными избранными кадрами из этого путешествия. Очень интересные, бесценные это были альбомы; один после смерти Леньки я отдал его родным, другой оставил себе — он пропал во время войны со всем моим литературным архивом.

Вернулся Ленька из кругосветного плавания переполненный богатейшими впечатлениями, вдохновенно жаждущий творческой работы и вообще — еще больше влюбленный в жизнь. Но вывез Ленька из джунглей и неизбывную беду: он заболел туберкулезом. За несколько лет страшная болезнь свела его в могилу.

Странной была Ленькина жизнь в эти годы, когда он знал, что обречен.

Месяц-два он вылеживал в санатории или клинике, делал очередной пневмоторакс и выходил "на волю", полный кипучей энергии, неисчерпаемой любви и доверия к жизни, безудержного оптимизма и уж, конечно, целиком порабощенный новым чувством к очаровательной женщине, с которой встретился в туберкулезном же санатории. Тут же он садился на велосипед (на новый мотоцикл денег не хватало) и исчезал неизвестно куда. Вернувшись из своего велопробега, принимался за стихи, рассказы, юморески и письма к любимой — писем к женщинам Ленька написал гораздо больше, чем литературных опусов во всех других жанрах. Спустя некоторое время, обессиленный напряженной литературной работой и захваченный уже новым замыслом, едва держась на ногах от чрезмерной затраты энергии, бурной и беспокойной жизни, Ленька вынужден был снова ложиться в санаторий или клинику.

Из года в год такие перерывы становились все короче и короче. А потом и значительную часть времени в "межклинический" период приходилось уже лежать и дома: высокая температура или очередное воспаление легких.