Итальянцы спланировали барочный сад в восточном стиле, там были гроты в виде громадных отверстых пастей, тысяча и один фонтан, журчащий на мотивы известных оперных арий, по числу каждой ночи Шахерезады. И наконец, лабиринт без выхода и входа.

Мексиканские специалисты предлагали построить в открытом море и даже за городскими стенами плавучие острова, все без исключения плодородные, и сообщение между ними осуществлять по каналам. Для этой цели планировалось затопить город, а осушение производить только при очередной смене правительства.

Бразильцы подготовили театральное представление с презентацией типичных амазонских растений на фоне картонных джунглей, летающих экзотических птиц и хищническим уничтожением сельвы торговцами деревом. Все действие завершалось ежедневно с рассветом и на закате солнца.

Перуанцы составили совершенный и в то же время грандиозный план, согласно которому из цветущих стран европейского Средиземноморья необходимо завезти в Могадор миллионы тонн плодородной земли. Примерно так поступили древние кечуа в Священной долине много столетий тому назад. Предполагалось соорудить в пустыне многочисленные террасы, высокие, как горы. И в завершение, как это было уже проделано в Лиме, соорудить на столбах огромные цистерны, дабы археологи будущего решили, будто им повстречалась новая неизвестная культура — ритуальных почитателей тинако, бездонных глиняных резервуаров для воды.

Венесуэльцы предлагали хорошенько перемешать между собой растения и бетон, втащить в сад автомобили и в каждом уголке открыть лавочки по продаже восхитительных экзотических цветов.

Дискуссия длилась бесконечно. Были созданы новые экспертные комиссии в надежде окончательно разрешить проблему устройства сада будущего, который порождал одни лишь иллюзии: идеальный сад, необходимый сад. На время переполненный экзотическими цветами, произрастающими из сердца, что бьется в доводе, который садовники называют доказательством.

Итак, Хассиба, я в саду, в котором мы ежедневно разрабатываем концепцию моей страсти и моего ощущения жизни. Однако я не желаю планировать далее чем на один, первый шаг в этом саду. И если твои желания и вожделение изменчивы, я хочу быть каждый день мечтателем, всякий раз новым, другим, в твоих необходимых садах. Хочу приниматься за работу в каждом из них, хотя ты и приказываешь мне выбирать другие пути. Я желаю неотрывно мечтать о том, как мне приблизиться к тебе в твоих мечтаниях, касаться тебя в этих грезах и изменять сон за твоей спиной.

Однажды, в середине семидесятых годов двадцатого столетия, канадский писатель Скотт Саймонс провел отпуск в Могадоре и решил здесь поселиться навсегда. В предместьях приобрел небольшой дом с садом. А некоторое время спустя выказал горячее желание и то и другое пожертвовать городу. Более двадцати лет он собирал и выращивал кактусы. В результате стал обладателем обширной коллекции разнообразнейших колючих растений, большую часть которой составляли мексиканские экземпляры. Их писатель заполучил у одной супружеской пары, тоже канадской. Супруги, фотограф Рива Брукс и ее муж, художник и музыкант Леонард Брукс, в сороковые годы прошлого столетия жили в зоне мексиканских полупустынь. Вместе с ними там же оказались и Стерлинг Дикинсон, и Дотти Видаргас с супругом — все они единодушно признавали, что город Сан-Мигель-де-Альенде полностью сохранил свою целостность, композиционное единство и красоту. К тому же им удалось протянуть мостик из кактусов, дотянувшийся до Могадора и превративший город, окруженный крепостными стенами, в мексиканский сад.

Большинство садов рассказывают о странных, чудных желаниях, которые охватывают души тех, кто разбивает и растит сады. Этот, кактусовый, исключением не был. Сад-эмигрант возжелал переместить в Могадор, на песчаное побережье, цветы пустынь, из тех, что в здешних местах никогда не росли. Горячее желание, почти страстное вожделение вовсе не преследовало цель немного разнообразить местный скудный растительный мир, придать ему немного свежести и новизны. Цель была совершенно другой: сад пожелал — мне об этом рассказали в день, когда я впервые вошел в него, — сад пожелал «сделать этот пейзаж более достоверным, верным самому себе».

Было в этом желании нечто евангелическое, скорее напоминающее тайную секту чтецов Библии. Они, дабы глубже проникнуться подлинным благочестием, прилежно изучали и рьяно толковали «слово Божественного провидения». Единственно, странно и удивительно выглядело стремление достичь подлинного благочестия и верности самому себе и для этой цели в самое сердце родной земли доставить кусочек мексиканской природы. Пустыня, глубоко погруженная в пустыню, так говаривал Скотт.

Размышляю о судьбе сотен кактусов, что отправились в далекое путешествие по воле слепого случая и под покровом тайны. Сейчас это уже совсем не важно, откуда они прибыли. Они живут в Могадоре, они уже стали его неотъемлемой частью, они уже здешние, они уже не чужаки. Так же и я: хочу быть только твоим и более не перемещаться, не ввозиться-вывозиться. Размышляю об окружающем пейзаже, который в далеком детстве мне уже приходилось видеть в пустыне Сонора. Теперь это воспоминание, давнее впечатление вновь вернулось ко мне. Едва оказался в Сахаре, во мне пробудилось дремавшее в глубинах памяти детство. Оно вновь ожило, потому что я оказался здесь.

Дни и ночи напролет являлись ко мне картины далекого прошлого, а я не мог поверить, не мог осознать, каким образом через многие года вынырнуло из глубокого забвения то, что казалось давно позабытым. Что и какой тайный уголок возрождают они в памяти — кактусы, обретшие свое счастье в Могадоре? Что и какой тайный уголок возрождает в сердцевине моей плоти каждый твой поцелуй?

Быть может, эти кактусы словно мексиканские аксолотли, которых один ученый в девятнадцатом веке привез в Парижский ботанический сад для исследований. Вода в аквариуме оказалась перенасыщена кальцием, чрезвычайно известковой, и случилось странное, но весьма возможное: аксолотли переродились в саламандр, амфибий. Вскоре у них развилась возможность дышать атмосферным воздухом, изменился слуховой аппарат, и наконец они покинули воду, выползли на сушу — те, кто еще совсем недавно мог только плавать.

Вожделею снова обрести то невозможное, что обитает на просторах твоей кожи. И в этом невозможном возродиться. Вожделею снова обрести воздух, что овевает тебя, когда ты остаешься обнаженной; голоса, что дают тебе правильный ответ, даже не слыша вопроса, словно воздушные корни дерева, которые развеваются по ветру в поисках влаги, земли и опоры. Я стану голосом, которого ты вожделеешь. Буду входить в тебя и покидать твою плоть, будто амфибия, что пожирает и созерцает тебя.

На холмах, что окаймляют Могадор с северо-запада, когда-то одна женщина посадила растения, которые называют Рабынями Радуги. Блестящие лепестки цветов прекрасны и чарующи, словно тайное мистическое знание неизвестных религий. Увы, жизнь цветка мимолетна: всего лишь один день, а после он непременно погибает. Если вдруг кто-то ночью оборвет засохшие лепестки и листья с этого растения, на следующий день появится новый цветок, но уже другого цвета. Поначалу люди увлеченно обрывали увядшие лепестки в ожидании новых цветов, но затем постепенно охладели, утомленные необходимостью каждый день внимательно следить за растениями, ухаживать за ними до самой их гибели.