Подошли вдвоем поближе к одной из двадцати семи дверей, прорубленных в толстых стенах, окружавших сад.

С изумлением рассказывал король о причудливых садах, которые посчастливилось ему повидать в путешествии.

— Но не стоит беспокоиться: несомненно, ты был и остаешься самым великим садовником мира. Пусть другие и прикладывали неимоверные усилия, но не повстречался мне хотя бы единственный сад, который пусть на крохотный шажок смог бы приблизиться к нашему.

Вдвоем остановились у двери. Странно, король никогда прежде не видел ее запертой. Садовник подал секретный сигнал, сказал пароль, тут же один из помощников впустил их внутрь. Повелитель едва устоял на ногах, голова пошла кругом, и он чуть было не упал, сраженный увиденным. Сад его, удивительный, совершенный сад, превратился в гадкую, гниющую свалку, забитую грудами наполовину вырванных, наполовину сломанных растений, с маленьким пустынным островком посредине в окружении громоздящихся гор корней, стволов и веток.

— Что стряслось с моим садом? Это и есть то, что ты смеешь называть совершенным садом? Кроме запустения и разрухи, здесь более нет ничего.

— То, что здесь росло прежде, всего лишь жалкий эскиз, набросок совершенного сада. Все это только и нужно было лишь для того, чтобы превратиться в то, что теперь ты увидишь.

Геометр-садовник хлопнул в ладоши, и тут же появились пятеро помощников. Они поднесли бесподобно прекрасную деревянную шкатулку кубической формы, филигранно инкрустированную деталями различных пород деревьев, — то, что сегодня зовется маркетри.

— Пахнет кедром. Ты что же это, извел мои любимые кедры? Ты посмел настрогать досочек из кедров, не просто кедров — арсов, редчайших кедров, что растут только на склонах Атласских гор? Когда-то я повелел доставить их мне из далеких краев. И теперь ты хочешь сказать, что извел их на то, чтобы сколотить какой-то дурацкий ящик?!

— Это не просто ящик. Геометрическая линия, на которой зиждется вся суть шкатулки, — это совершенная идея самого прекрасного сада в мире. Все его пропорции идеальны. Если рай существует, он должен быть именно здесь. Эта вещь совершенна, и она не простое изображение райских кущ, но образ самого Господа. Основа тела шкатулки должна быть выточена только из кедра, и не простого кедра, а именно кедра со склонов Атласских гор, поскольку это единственное дерево на свете, которому понадобятся долгие годы, быть может, даже столетия, прежде чем оно осознает, что его разлучили с матерью и одарили свободой. Его сердце-вина и душа останутся зелеными и неувядающими еще многие десятилетия. К тому же аромат кедра заключает в себе «счастливую удачу»: стоит лишь тому, кто несет в душе своей печаль, смятение и тоску, опустить голову в этот деревянный ящик и поглубже вдохнуть, как тут же станет ему легче и вновь он проникнется счастьем. Такую древесину обычно используют в общественных банях, хаммамах, потому что влажность не способна ни сломать, ни изогнуть ее, никакие колебания температуры не в силах воздействовать на нее. Ни одно насекомое не способно проникнуть в сердцевину его, тогда как все прочие породы служат убежищем всевозможным мелким тварям, а подчас и едой… Единственно только сама земля может искривить несгибаемую древесину. При близком контакте, под воздействием земли, дерево впадает в глубочайшее заблуждение, будто оно имеет право жить по собственной воле, как только ему заблагорассудится, жить, не отдавая никому отчета и никому не подчиняясь. И тогда оно странным образом теряет форму, искривляется безвозвратно и навсегда. Ее, древесины, утонченная форма жизни, долго не затухающая выразительность со всей ясностью воплощаются в безупречной геометрии куба, чья поверхность испещрена идеально тонкими выверенными линиями, созданными филигранной инкрустацией другими породами деревьев. Совершенные линии подчеркивают идеальные пропорции, таким образом многократно усиливая образ собственного совершенства… Эта шкатулка-маркетри, о мой повелитель, — квинтэссенция, украшающая твой сад. Она — образ самого совершенства природы, древо не отсекающее, но достигающее идеальнейших высот геометрии, какие только возможны.

Король взял шкатулку в руки, открыл ее. Тонкая струйка аромата ударила в ноздри бальзамическим дуновением, заволокла лик владыки, и он расплылся в лучезарной улыбке.

Возрадовался садовник, думая, что удалось ему убедить повелителя. Все свои силы приложил он для этого. И сейчас даже сам король осознал, что в этом ящике сокрыт сад всех садов.

Но король усмехался вовсе не потому. Он наконец придумал, что сделает с этим садовником, которого обуяла упрямая страсть к геометрии, доведя беднягу до полного безумия.

— Тебя обуяла гордыня. Чего тебе не хватало? Ты стал великим мастером, знаменитым маалемом, искусным художником. И всего этого тебе мало? Ты создал Бога, и теперь ты достоин преисподней. Прежде чем сегодня солнце закатится, в этом ящике окажется твой пепел.

Говорят, все так и случилось. Из слепой всепоглощающей страсти горделивого садовника родилось искусство маркетри — искусство обработки и инкрустации дерева, которое разошлось из Могадора по всему миру.

А еще рассказывают, что много месяцев спустя из горстки пепла пробился росток и превратился в надменно-горделивое, восхитительное растение. Нет, это не был кедр со склонов Атласских гор, как на то надеялись царедворцы, — так родилась могадорская туя. Ее рощи окаймляют город с северо-запада, корнями своими цепко держатся за песчаные дюны, удерживают их и не пускают гулять вместе с ветром, как прежде бывало, когда пыльные бури засыпали город песком.

А если выйти из Могадора грунтовой дорогой, что ведет к воротам Эль-Джадиды, бывшего Масагана, то покажется, будто плывешь по зеленому морю. Деревья ростом пониже открывают вид на блестящие кроны, перекатывающиеся изумрудными волнами, и даже при малейшем ветре, кажется, никогда не знают покоя. Говорят, этот ветер — дух совершенного садовника, заключенный в несовершенство природы и силящийся убежать.

Позволь мне воскреснуть в твоих дюнах и укрепить их могши корнями. Позволь мне благоухать в твоей идеальной шкатулке, стать тем ароматом, которым ты околдовываешь меня. Позволь мне почувствовать, как ты покрываешь меня инкрустациями твоих деревянных резных деталей. Позволь мне быть надменным заключенным всех твоих движений и жестов. Позволь мне восхищаться тобой, словно в тебе слились тысячи лесов, и морей, и пустынь, воплотившись в изменчивое совершенство твоей красоты.

На рынке специй в Могадоре сливается и перемешивается бред ароматов разных миров. От терпкого, острого черного перца до безумной паприки; от потрясающих звездоподобных цветов аниса до обманчивого ничтожества волосистого укропа; полные очарования корица, гвоздика, кардамон и ваниль; неизбывное высокомерие чеснока и лука; соблазнительные зерна горчицы и безграничное всевластие кунжутного семени. Сотни оттенков вкуса различной остроты и интенсивности атакуют язык, затмевают взор неожиданные, яркие краски, впрочем ничем не уступающие ни ароматам, ни текстуре.

Людям чувствительным, с обостренным обонянием, посещать эти заветные уголки базара строго-настрого запрещено. Детям ароматные ряды открывают, сколь несовершенны и ущербны их ощущения. Женщины знают, что здесь сосредоточена, сконцентрирована в маленьком семечке вся память о небе, которая расслабляет и сердце, и разум.

А еще здесь можно отыскать всякие местные лекарства, народные средства. Тут и крылья засушенной птицы, и хвостики летучих мышей, и грибы, свежие и сушеные, десятки различных амулетов и чудодейственных отваров и даже только что приготовленные таблетки.

Среди холмов шафрана по левую руку и ожерелий из перьев грифа-стервятника по правую едва заметна тихая лавочка. Над входом скромная вывеска, выведенная каллиграфическим почерком: «Сад Невидимого».

Было нечто завораживающее в древних растениях, сохраненных там этой женщиной. Нет, они вовсе не выглядели старыми, засушенными, словно в гербарии. Нет. Скорее, они производили впечатление растений, которые опустили в некую жидкость и подолгу там держали, чтобы потом они лучше сохранялись. Обращались с ними с величайшей осторожностью, благоговейно, словно обладали они чем-то большим, чем казалось на первый взгляд. Некоторые были, бесспорно, ядовитыми. Другие могли вызвать диарею или избавить от зубной боли или от головной.