Приходилось лезть на пыльное дерево и рвать ненавистную вишню, а потом догонять компанию.

Чаша сия не минула и Колю. Отмечу, что в те годы на Ставрополье не было принято, чтобы дети старших классов в летние каникулы лоботрясничали. Детский труд считался почётным, да и кое-какие личные деньги всегда были кстати. Поэтому после восьмого класса Николай решил, как все, устроиться на работу. Самая денежная работа была в колхозе, где председательствовал отец. Там, устроившись помощником комбайнёра, ребёнок мог заработать очень приличные деньги (до 800 рублей за уборочный сезон). Но как Николай не упрашивал деда (даже на колени становился), тот по каким-то причинам ему отказал.

Тогда Николай вместе с друзьями устроился работать на железную дорогу. Ребята очищали железнодорожную колею от сорняков (в основном от амброзии – растения, которое при цветении вызывает астму). Хотя режим работы на государственных предприятиях тогда строго соблюдался (дети работали не более 4-6 часов в зависимости от возраста), условия труда были суровыми: начало работы в 7 часов, к 12 - жара до 40 градусов, духота и пыль, довольно значительная норма выработки. Но Коля с честью всё выполнял, приходил уставший, купался, обедал, спал пару часов, а потом садился на велосипед и мчался на выгон играть в футбол.

В результате получил законно заработанную первую зарплату, и они с бабушкой долго решали, куда ее потратить (в конце концов решили отдать первую получку маме, что и было сделано к великому удивлению Ады после возвращения торжествующего Кольки в Воронеж).

Тут мне пришло на память и мое летнее занятие: однажды, примерно в 50-м году, в Георгиевск приехали на лето в гости мои двоюродные братья Юра и Сергей из Жмеринки. Мамина контора «Сортсемовощ» в это время полным ходом трудилась над реализацией Сталинского плана преобразования природы (создание лесополос), заготовляя семена деревьев и кустарников. Наступил сезон созревания семян скумпии – невысокого густого кустарника, который во время цветения покрывается пушистыми шарами, в которых, если присмотреться, находятся мелкие, меньше муравья, но сравнительно дорогие семена.

С подачи мамы мы решили подработать на сборе этих семян, и каждый день с восходом солнца грузовик развозил нас и других подобных нам сборщиков по привольным ставропольским полям и высаживал у лесополос, в которых созрела скумпия. В нашу задачу входило собирать «пуховые шары» с кустов, слегка сминать их, после чего в руках оставалась щепотка трухи, в которой было несколько драгоценных семян, словно золотые песчинки у старателей. Труху следовало собирать в пристроенный на груди мешок, который заполнялся полностью в лучшем случае к концу дня.

Еще следовало «отделить зерна от плевел» - хорошо высушить и провеять собранный урожай (этой тонкой работой занималась мама лично), и в результате у нас остался небольшой увесистый мешочек семян скумпии, за который мы получили около 300 рублей - по тем временам заработок для детей очень даже приличный. Деньги эти мама разделила на несколько частей, но зашила их все в разные места в трусы одному лишь Юре (более младшие «компаньоны» доверия у нее не вызвали) и отправила нас на неделю в Пятигорск.

Поселились мы у Ады, в то время студентки фармацевтического института, в комнате, которую она с Катей Садловской снимала на улице Рубина. У студентов была летняя практика, Катя была в отъезде, а Ада с утра уходила, предоставив нас самим себе. Мы целыми днями бродили без дела: ходили на знаменитый «Провал», в дом-музей Лермонтова, бродили по кольцевой дороге вокруг Машука, питались в основном пирожками и мороженым (пятигорский хладокомбинат после войны работал на трофейном оборудовании, и потому его продукция славилась непревзойденным вкусом далеко за пределами Кавминвод). «Курортная» жизнь нам быстро наскучила, и когда деньги закончились, мы вернулись в Георгиевск.

Я увлекся собой, а о Николае забыл, продолжаю.

С семи лет по настоянию Ады он ходил в музыкальную школу и не без нажима осваивал баян. К шестому классу, уже в Воронеже, в условиях полной безнадзорности, безотцовщина дала о себе знать. В общеобразовательной школе появились тройки, а в музыкальную школу его иногда приходилось доставлять лично педагогу по технике игры на баяне по фамилии Мавропуло. Если Николай не являлся вовремя на занятия, педагог приходил домой (благо музыкальная школа была через улицу напротив их дома) и колотил в дверь с криком: «Открывай! Я знаю, что ты дома!». После чего Мавропуло буквально за шкирку тащил Николая в музыкальную школу, надевал на него баян и заталкивал в подвал, где в бомбоубежище располагались классы для «особо одарённых детей».

Такое особое отношение к Коле было вызвано тем, что Ада снабжала преподавателей дефицитными лекарствами. Не мытьём так катаньем, но музыкальную школу Николай всё-таки закончил. А вот с учёбой стало совсем плохо. Сначала появились тройки, а потом и двойки.

Я попробовал по просьбе Ады воспитывать племянника «силовыми приемами», но быстро понял, что с помощью ремня (а вопрос ставился Адой именно так) можно только все испортить. Однажды мы с Колькой даже проверили крепость материнских чувств. С целью проведения якобы экзекуции я завёл его в другую комнату, закрыл за собой дверь и, шлёпая ремнем по дивану, потребовал от него: «Давай ори посильнее…».

С первыми криками дверь распахнулась, и Ада влетела защищать своё любимое чадо. Мы, конечно, посмеялись, потом вытащили из Коли обещание впредь хорошо учиться, и некоторое время обещание выполнялось.

В восьмом классе появилась новая напасть! Колька увлёкся радиохулиганством. В 70-е годы в СССР официально существовали радиолюбители, которым разрешалось с помощью кустарно изготовленных передатчиков вести сеансы радиосвязи на специально выделенных радиочастотах, а были и радиохулиганы, которые выходили в эфир на волне 200 метров и плевать хотели на все разрешения! Это была болезнь в масштабах всей страны! На этой волне можно было услышать всё - от примитивной нецензурщины до нового искусства Высоцкого и "Битлов". По сути дела, это было предтечей современного интернета и скайпа, но только для «особо продвинутых»! По городу ездили пеленгаторы, радиохулиганов вылавливали и даже подвергали аресту, но тягу молодёжи к технической новинке невозможно было заглушить никакими запретами.

Теперь Колька днём был ужасно занят – днем он паял. А ночью запретная двухсотметровка имела наиболее хорошее распространение в эфире, и нельзя было упустить связь с Рязанью или Кисловодском! Короче, ночь была тоже занята! Когда же учиться? Засыпал под утро, часа в 4. Ада будила его, поливая водой из чайника, и выпихивала в школу. Иногда он доходил до школы, но чаще ожидал в соседнем подъезде, когда мать уйдёт на работу, и возвращался домой заниматься своим любимым делом.

Зная, что днём у Кольки дома никого нет, к нему уже после первых уроков сбегались школьные приятели. Гитара, сигареты, девочки, а иногда и бутылка портвейна. Катастрофа нарастала, и ставился даже вопрос об исключении его из школы!

В школе, где учился Николай, организовали класс с углубленным изучением физики, куда он был устроен по протекции Ады. К сожалению, смена обстановки ожидаемого влияния на учебу Николая не оказала.

С грехом пополам, на тройках он «переполз» в 10-й класс, и тут случилось счастливое стечение обстоятельств: Коля влюбился в одноклассницу, круглую отличницу и во всем примерную ученицу. Парня словно подменили: без всяких нравоучений со стороны взрослых он взялся за ум: стал по-настоящему усердно и прилежно заниматься всеми школьными науками. Быстро подтянул точные, затем и гуманитарные предметы. Учителя не узнавали Николая: «Шутка ли? Отъявленный разгильдяй и вдруг почти отличник!». Николай начал слагать стихи и писать песни. Русичка, которая совсем недавно предрекала самые мрачные житейские перспективы, начала демонстрировать его сочинения в качестве образцов для подражания!