Через несколько лет, после «горбачевского потепления», Наум прилетал в Москву по семейным делам. Заходил ко мне домой, рассказывал, как ему живется. Хлебнуть трудностей ему пришлось достаточно. Он и лекции читал о советском кино, и стихи переводил, и был оформителем в каком-то печатном издании, и чернорабочим, но все попытки что-либо снять на пленку были безрезультатными. Наум производил впечатление уставшего человека, которого ничто не может порадовать.

Прошло еще несколько лет, Советский Союз уже исчез с политической карты мира, и Наум снова прилетел в Москву. Опять он зашел ко мне домой, опять рассказывал о себе. Теперь у него было занятие, не связанное с искусством, но, как он выразился, с элементами творчества: он работает на фирме, которая скупает жилые дома, а затем перепродает их, предварительно переоборудовав в соответствии с желаниями нового владельца. В задачу Наума входит найти желающего приобрести жилище в соответствующем месте, помочь потенциальному владельцу определиться с объемом реконструкции постройки, оформить договор, привлечь подрядчиков и обеспечить сдачу работ «под ключ». Характер и объемы работ в зависимости от запросов заказчика могут быть совершенно различными: от элементарной замены обоев до создания пруда с кувшинками и посадки платановой аллеи. Не думаю, что такая работа приносит ему полное удовлетворение, но материально он ни в чем не нуждается.

В Штатах Наум женился, с Раисой и дочерью Анной поддерживает хорошие отношения. Хочется пожелать ему счастья!

Глава 30. Заводской комитет ВЛКСМ

При советской власти мне всю жизнь почему-то «везло» на предложения поработать по общественной линии. В институте открутиться было просто: я ссылался на занятость в эстрадном оркестре и встречал понимание у предлагавших мне «послужить Отечеству на идеологическом фронте».

На заводе подобная аргументация уже отсутствовала, и на первой же отчетно-выборной конференции меня избрали членом заводского комитета ВЛКСМ, а затем – заместителем секретаря комитета. Я сразу стал мишенью для безобидных дружеских шуток одессита Юры Озерова, который при каждом удобном случае юморил по поводу моего общественного статуса, а в целях воспитания во мне «стойкого борца» грозился ко дню рождения подарить трехтомник цитат Мао Цзэдуна (стоял такой трехтомник одно время в витрине книжного магазина на центральной улице Воронежа).

В комитете мне поручили вести «Комсомольский прожектор» - было такое направление в работе молодежной организации, призванное искать недостатки в нашей действительности и выставлять их на всеобщее обозрение в стенной печати (обличительный текст, карикатуры, «молнии» - Юра Озеров называл это «плакатной лирикой», «окнами РОСТа» или китайскими «Дадзы-Бао» - существовала и такая настенная форма политических выступлений китайских активистов).

В «Прожекторе» я получил свой первый урок общения с прессой. Приехал как-то на завод корреспондент местного телевидения искать материал о результатах недавно проведенного городского субботника по сбору металлолома. Секретаря заводского комитета не было на месте, и с корреспондентом пришлось общаться мне. Встретились, поговорили для общего знакомства вначале в комитете, потом решили пойти по заводу. Перед выходом корреспондент посетовал на свой фотоаппарат: «Вспышка действует, а кадр не переводится, вспышка…» - и так несколько раз. Я в это время что-то искал в столе.

Наконец пошли на завод. Честно сказать, металлолом являлся на заводе неиссякаемым источником критики: сравнительно огромная территория (72 гектара), из которой под постройками находилась лишь пятая часть, как кто-то у нас сострил, была «железной». До строительства завода на территории размещали свои хозяйства базы местных снабженческих организаций, которые со временем покинули площадку, а часть материалов и сооружений оказались брошенными. Много искореженного металла валялось еще со времен войны.

Словом, было что снимать корреспонденту, и тот только и успевал щелкать. Когда же мы подошли к куче, в которую на прошедшем субботнике комсомольцами было собрано лома на 2-3 железнодорожных платформы, фотопленка закончилась.

В тот же вечер по местному телевидению показали критический репортаж с завода - демонстрировались горы железного лома с комментариями: «А комсомольский секретарь от стыда под стол полез…». (Меня в этот момент показывали крупным планом, и было понятно, что я - главный злодей). Я передачу не видел, но возмущению моему не было предела. Хотелось отыскать этого наглого подлеца, хотелось…

Директором завода в это время был Иван Аверьянович Полещук, опытнейший руководитель и администратор. Он сказал: «Успокойся. Пиши ответ, что спасибо, мол, за подсказку, будем исправляться. И не смей спорить!». В конце разговора ИА порекомендовал учиться у Пушкина, который сказал: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспОривай глупца», подчеркнув, что именно так в оригинале у автора.

Эту мудрость я запомнил навсегда, и она в дальнейшем мне всегда помогала в общении с прессой. У меня даже выработался стандарт: если корреспондент просил со мной встретиться и ответить на вопросы, я говорил: «Пожалуйста, давайте встретимся, секретов у меня никаких нет, готов ответить на любой Ваш вопрос, но при условии, что вопросы будут только в письменном виде, а я Вам в письменном виде отвечу. Спросите, почему? – чтобы Вы не исказили ответы при публикации. Если искажение будет иметь место, я через наш суд, самый справедливый суд на свете, потребую выплатить мне материальную компенсацию за моральные издержки. Это будет существенной прибавкой к моей мизерной зарплате госчиновника».

После такого предложения корреспондент, как правило, исчезал навсегда, и в суд мне ни разу не пришлось обращаться.

Глава 31. Поездка в Финляндию. 1962 год

Быстро наступил 1962 год, а с ним заканчивался мой статус молодого специалиста. Меня усиленно уговаривали идти на должность освобожденного секретаря комитета комсомола. Я категорически не соглашался, но в горкоме секретарь по идеологии уверенным тоном сказал: «Пойдешь!», и сразу же предложил ехать в Финляндию на две недели в составе комсомольской делегации с целью развития связей с молодежными организациями этой страны.

Я ответил, что в Финляндию, конечно же, с удовольствием поеду, но секретарем не стану ни за что. В ответ прозвучало уверенное «Станешь!», а примерно через пару недель после собеседований (что блюсти, как вести) я был за границей (в капиталистической стране!).

Меня многое в Финляндии поразило: и обилие нарядных сытых людей (дома у нас преобладали темные и серые цвета), и утки и белки на улицах (даже в Москве кроме «постфестивальных» голубей дикая живность не встречалась), и чистота и порядок на улицах, и многое другое.

Удивило также соотношение цен на некоторые товары: к примеру, прекрасный толстенный свитер с изображением оленей на груди стоил ровно столько же, что и обычная бутылка нашей «Столичной» в соседнем магазине.

Потом я понял, что это не трикотаж такой дешевый, а такой дорогой алкоголь. Понял и поведение новых знакомых - финнов: во время одной из неформальных встреч с местными активистами я обратился к участнику застолья: «Ты не стесняйся, закусывай, вот масло, вот хлеб, колбаска, баклажанная икра… Ешь, а то пьяный будешь!». Собеседник, громадного роста и весьма добродушного вида финн, который хорошо говорил по-русски, вполне резонно ответил мне: «Мы выпиваем только для того, чтобы опьянеть, а если не хочешь быть пьяным, нужно просто не пить». Против такой мудрости возражать было бесполезно.

Мне до сих пор остается неясной цель нашей поездки: мы не встречались с трудовыми коллективами, не обсуждали с активистами молодежных организаций какие-то проблемы. Мы посетили четыре финских города (Хельсинки, Лахти, Тампере и Турку), и единственным политическим мероприятием было посещение дома-музея В.И. Ленина. Мы были обычными туристами, приехавшими поглазеть, и поэтому уезжали домой, полные впечатлений, но с непонятным чувством невыполненного долга.