На рояле играл Володя Милохов, которого все называли не иначе как Цфасман за его умение виртуозно играть сложные джазовые композиции и импровизировать в неожиданных ситуациях.

Первой трубой был Женя Москалев, без преувеличения отличный музыкант. Когда он исполнял знаменитое глиссандо (вниз, ввысь и опять вниз), с которого начинается бывшая в то время популярной музыкальная пьеса Жака Ларю «Розовая вишня и белый цветок яблони» (у нас известна под названием «Вишневый сад»), зал всегда сперва замирал, шокированный, потом взрывался эмоциями и долго не мог успокоиться.

В 1981 году фирма «Мелодия» выпустила диск «Тюльпаны из Амстердама» с записью знаменитого на весь мир английского трубача Эдди Кэлверта, первого исполнителя этого глиссандо. Недавно я еще раз прослушал запись. Мне кажется, Женя играл красивее.

О Жене рассказывают такой случай.

В Орджоникидзе с концертом приехал Леонид Утесов. Остановился он в гостинице "Интурист", что находилась в центре города на проспекте Сталина. В то время в городе был обычай проходить похоронной процессией по центральной улице. В тот день хоронили кого-то из знакомых Жени, и он играл в сопровождении. Утесов находился в этот момент в номере, вышел на балкон, был поражен техникой и красотой игры на трубе и послал к исполнителю "парламентера" с предложением работать в его оркестре. Женя вежливо отказался. (Так рассказывают, а Женя на расспросы о подробностях разговора лишь загадочно улыбался и отвечал что-то невразумительное).

Однажды с Москалевым произошел анекдотичный случай. На репетицию оркестра пришел директор института Сергей Игнатьевич Крохин - человек очень уважаемый в студенческой среде за демократичность (к примеру, к нему легко можно было попасть на прием), за справедливость (никогда не был привередой), за простоту (лично участвовал в художественной самодеятельности института и в торжественных случаях исполнял красивым басом "Шотландскую застольную" или "Блоху") и за многое другое, что нравится молодежи в их взрослых начальниках.

Начался 1957 год, в Москве ожидалось проведение всемирного фестиваля молодежи и студентов, по всей стране проходили региональные смотры художественной самодеятельности. Осетия не была в стороне от проводимых мероприятий, институт тоже. Однажды Крохин пришел на репетицию с инспекционной целью - проверить, как идет подготовка к фестивалю. Пришел и сразу увидел, что его любимец отсутствует.

- А где Москалев?

- Его сегодня не будет, - бойко отрапортовал второй трубач, маленький, очень шустрый армянин (имя-фамилию вспомнить уже не смогу) по прозвищу Ким-Тит (он всем, и себе в том числе, давал прозвища, которые в нашей среде употреблялись вместо имени).

- Что случилось?

Ким-Тит помедлил секунду и ляпнул:

- Да у него амбушюр отпаялся…

Тот, кто не знал этого термина, имеющего французское происхождение, сидел безучастно, а у большинства из духовой группы глаза на лоб полезли.

Крохин сочувственно и понимающе промолчал, поговорил немного о том, о сем и ушел, а Юров набросился на Ким-Тита: "Что же ты, балбес, позволяешь себе? Ты хоть знаешь, что это такое амбушюр? И что бы ты делал, если бы Крохин знал и начал тебя отчитывать?"

Ким-Тит немедленно нашелся: "А я сказал бы ему, что я не знаю, что такое амбушюр, но мне Женька сказал, что он у него отпаялся."

Оказалось, что термин "амбушюр" применяется у духовиков для характеристики положения губ на мундштуке музыкального инструмента, и в данном случае связывать его с паяльным делом было совершенно абсурдно.

Посмеялись, конечно, потом Юров пообещал в следующий раз "припаять" хорошенечко Ким-Титу по шее и отметил, что так вот и рождаются анекдоты.

Кстати, о подобном рождении. Может, я буду выглядеть нескромным вралем, но кажется, что благодаря только лично мне случайно родился один очень известный сегодня анекдот.

Летом 1974 года на наш завод приехал представитель австралийской угледобывающей фирмы господин Вудбри с целью закупки буровых станков. Мы этому визиту придавали большое значение, поэтому я лично знакомил гостя с заводом. Вудбри интересовался всеми переделами машиностроительного производства, и экскурсия затянулась. Возвращаемся усталые в заводоуправление и слышим издалека истошные крики, к которым у нас на заводе все уже привыкли, но для гостя они были в диковинку.

Крики эти издавал Леонид Григорьевич Костин, начальник отдела внешней комплектации, который сидел у открытого окна и говорил по телефону. Связь в то время, надо признать, была никудышняя, и поэтому Костин выработал голос, который кроме как истошным ором назвать было нельзя. Вудбри не мог не обратить внимания на этот ор, но ничего не сказал. Мы прошли ко мне в кабинет, провели беседу, и Вудбри уехал.

На следующий день я проводил совещание, на котором присутствовал Костин. Пока все не собрались, я завел разговор:

- Послушай, Леонид, ну ты и даешь! Австралийца перепугал! Он поинтересовался даже, все ли у тебя в порядке со здоровьем, что ты так истошно кричишь.

- И что же Вы ему ответили?

- Ну, я ему рассказал, что ты разговариваешь с Кемерово (есть, мол, такой город в Сибири), связь плохая, приходится кричать.

- А он что?

- Удивился и спрашивает: "А что, нельзя разве по телефону поговорить?

Могу поклясться чем угодно, но раньше этого анекдота я не слышал никогда (может, и слышал, и где-то в подкорках что-то осталось), но в тот момент родился удачный экспромт (чего на таком высоком уровне у меня не случалось ни до, ни после).

Через пару месяцев мне довелось быть в нашем столичном министерстве, находившемся в одной из «книжек» на Калининском проспекте (ныне Новый Арбат). Зашел в производственный отдел Главка. Представьте картину: в комнате с низкими потолками сидят восемь человек и все одновременно говорят по межгороду. Ор стоит - полный бедлам!

Один из беседующих, Гелий Иванович Иозенас, в прошлом сын латышского стрелка, а в то время диспетчер производственного отдела и добрейшей души человек, рассказал мне в качестве свежего анекдот, повторяющий наш разговор с Костиным («А нельзя ли поговорить по телефону?»). Я не стал, конечно, рассказывать Гелию о полной идентичности анекдота и инцидента с господином Вудбри (на месте Гелия я бы и сам никогда не поверил в такое совпадение), но факт остается фактом – анекдот, я уверен, родился у нас на заводе.

Все поневоле притихли, когда в помещение вошел Жора, работник этого же отдела, вернувшийся с совещания. В недавнем прошлом Жора служил в Советской Армии, был майором, попал под очередное сокращение, а поскольку гражданской специальности у него не было, он стал работать диспетчером в производственном отделе – здесь от него требовались лишь требовательность и честность.

Жора был высокого роста мужчина, довольно тучный на вид, с громовым командирским голосом. Он с грохотом бросил свою папку на стол, уселся и с отрешенным видом трагически произнес:

- Все! Армии у нас больше нет, армия погибла, а, следовательно, погиб Советский Союз!

Окружающие притихли, потом начали интересоваться:

- Жора, ты это о чем? Расскажи-ка!

- Выхожу я сейчас из метро, прохожу мимо кинотеатра «Художественный» и завернул по пути в «Ветерок» - захотелось мне лимонада попить. Стал в очередь, смотрю по сторонам и вдруг глазам своим не верю: три молодых полковника! Три! (Жора для убедительности выставил перед собравшимися три пальца и потряс ими), нисколько не таясь и не стесняясь, разлили по стаканам поллитровку водки, выпили, закусили пирожками и пошли, как ни в чем не бывало. Как же это надо не уважать свою форму, свое офицерское звание, свою армию, свою Родину, чтобы позволять себе такое беспардонное поведение! Да я, например, будучи майором, стеснялся зайти в ресторан, если его класс был ниже второго! А тут, в примитивной забегаловке, «на стояка», из-под полы, как бродяги какие-то… Тьфу! Если у нас в Генеральном штабе вошли в обычай такие порядки, значит, армии больше не существует…