Мы заходим в кафе, заказываем традиционные хинкали, едим, пользуясь, как положено, ножом и вилкой. За соседним столиком сидит группа шоферов (в то время у большинства кавказских водителей была общая примета: они как униформу носили навыпуск темно-синие сатиновые рубахи, застегнутые непременно лишь на 1-2 верхние пуговицы).

Соседи поглядывали на нас очень неодобрительно и что-то, по видимому, осуждающе высказывали в наш адрес. Потом один из них встает и решительно вразвалку направляется к нашему столу (полы рубахи развеваются, волосатый живот спереди, руки чуть в стороны, если "распальцевать" - настоящий современный "браток").

Подходит, угрожающим жестом протягивает всем нам свою открытую ладонь: "Хочется мне дать вам всем по мордам. Ну кто так кушиет?! Паративно на вас сматрэт… У тебя руки ест? Палцы ест? Возьми хинкал две руки, поднеси его к себе, понюхай, как вкусно пахнет, потом прокуси дирочку, попей сок, а после куший и назад в тарелку не клади, пока весь не скушаешь. А если хочешь кушать с вильки-мильки - уходи на улицу, чтоб глаза мои тебя не видели. Понятно?" И торжественно возвратился за свой стол с видом преподавателя, урезонившего нерадивых учеников.

Мы отложили "вильки-мильки", закончили обед, "как учили", и под снисходительно-одобрительным взглядом нашего неожиданного гуру отправились в обратный путь.

Путь домой никакого труда уже не составлял: все время под горку, с ветерком, знай только тормози, и через пару часов ты дома.

Правда, один раз был случай, который мог закончиться настоящей трагедией. Дело в том, что спуск по горной дороге увлекает своей скоростью, в особенности на прямых участках: ветер в ушах свистит, об опасности забываешь, а она все время рядом.

Есть в Дарьяльском ущелье несколько очаровательных мест: слева стена, справа обрыв, да такой высокий, что Терек внизу выглядит неподвижной белой ленточкой.

В этот раз был прекрасный солнечный день. Мы уже "со свистом" возвращались домой, проезжали именно такое очаровательное место, Геннадий первым, я вплотную за ним. Впереди поворот налево. Неожиданно из-за поворота показался медленно ползущий в гору грузовик. Геннадий, видимо, очень резко тормознул, и его "юзануло" в сторону обрыва. Я с ужасом наблюдал, как колеса Генкиного велосипеда перемещаются все ближе к краю пропасти (мы уже находились на вираже и резко выруливать было опасно).

Гену спасло его умение быть всегда хладнокровным: он спокойно выдержал паузу, осторожно стал передвигаться влево, и как только стало возможно, резко затормозил и свалился на левый бок в нескольких метрах перед встречным грузовиком. Все остановились. Водитель отругал нас последними словами и поехал дальше, а мы еще долго любовались первобытной природой: вверх уходили дикие скалы, а ниже нас парила какая-то птица, проплывало полупрозрачное облачко, еще ниже белела лента Терека.

От пережитого мы только и могли говорить: "Ну, надо же!", а когда собрались уезжать, Генка глубокомысленно произнес: "Вы бы меня там никогда не смогли найти…"

Глава 23. Студенческая жизнь. Аккордеон

Кроме велосипеда, было у меня еще одно увлечение.

С фронта отец привез две "капитальные" вещи: ружье (о нем уже упоминалось) и небольшой, на 25 клавиш, аккордеон знаменитой марки "Хохнер". Сам отец с музыкой дружил, но никогда серьезно не занимался. Данные у него были: он мог играть несложные мелодии на мандолине и балалайке, "рипел", как он сам выражался, кое-что из фронтовой лирики на аккордеоне. Отец хотел, чтобы я научился играть на самом популярном, как мне кажется, музыкальном инструменте послевоенного времени - на аккордеоне. Однако перспектива ходить по улице "как девчонка" с нотной папкой и инструментом меня не устраивала, и я категорически воспротивился.

Но однажды, когда я учился в восьмом классе, к нам в гости приехала Оксана, сестра Олега, с которой мы жили вместе во время войны в оккупации. Оксана умела быть душой компании: она неплохо пела, бренчала на гитаре, умела весело аккомпанировать на аккордеоне. Я сразу взмолился: "Научи!".

Оксана показала мне азы и уехала домой, в Куйбышев, (после войны они не стали возвращаться в Крым). А я, по определению окружающих, "свихнулся": изучал самоучитель, штудировал гаммы, даже посещал музыкальный кружок, в котором кроме меня занимался ещё один фанат, баянист Виктор Хомутов.

Когда я стал студентом, скучал по аккордеону, но помог случай. В начале ноября 1954 года я пришел на первый в моей студенческой жизни институтский торжественный вечер в честь октябрьской годовщины революции (актовый зал в институте еще не был достроен, и вечер проходил в летнем театре городского парка). В программу вечера входил концерт художественной самодеятельности. Концерт завершился выступлением эстрадного оркестра, что само по себе было очень редким жанром, не запрещенным, но и не рекомендуемым, отчего, между прочим, его популярность отнюдь не страдала.

Оркестр меня поразил и новизной репертуара, и качеством музыки, и своими масштабами: в нем был полный состав труб, саксофонов и скрипок, рояль, контрабас, ударная установка - всего около двадцати инструментов. Не было аккордеона.

Заинтересованный, я пришел на ближайшую репетицию оркестра и нахально предложил свои услуги.

Руководил оркестром Валентин Юров, фанатично любивший свою профессию. Он виртуозно играл на многих инструментах, в том числе на кларнете и аккордеоне, по вечерам выступая перед зрителями кинотеатра "Родина". Юров попросил меня сыграть что-либо. Послушал, поморщился, сказал, что я принят условно, до появления более подготовленного аккордеониста, посоветовал много заниматься. В оркестре уже был один аккордеонист, Юра Кантеев. Для самодеятельного оркестра он был отличным музыкантом и вполне устраивал Юрова, но учился Кантеев уже на последнем курсе и не мог отдавать оркестру необходимое время (репетиции, концерты, разъезды и т.п.). Мне повезло, Юра добровольно и без сожаления уступил мне свое место в оркестре, и свой шанс я не стал упускать. Я упражнялся в игре на аккордеоне все свободное время, чем попортил немало крови соседям и, наверно, больше всех Николаю, с которым мы первое время снимали комнату в противоположном от института конце города.

Это нельзя назвать любовью к музыке, это была страсть к освоению техники игры на инструменте. Не знаю, все ли я правильно делал (единственным моим педагогом был самоучитель), но самоотверженные старания дали хороший результат: после первых летних каникул, прошедших в упорном самообразовании музыкой, я приблизился к возможности неуверенного исполнения аккордеонной классики - "Карусели", "Фейерверка" и т.п., а что касается партий в оркестре, Валентин стал их постепенно усложнять, переходя от простейшего аккомпанемента к элементам солирования. Даже стал поругивать за ошибки в игре, что само по себе было хорошим признаком.

А когда мы встретились после вторых летних каникул, Валентин протянул мне две страницы нотного текста, написанного от руки: "Учи!". Сверху было написано: "Маленькие нотки. Соло на аккордеоне".

Я был горд и рад. (Меня признали!).

"Нотки" я выучил, Валентин удовлетворился, принес партитуру для всего оркестра, и вещь эта стала нашим хитом на ближайшие два года. Это была очень красивая, довольно техничная аккордеонная мелодия, которую я ни раньше, ни после никогда не слышал, и ее происхождения не знаю. Валентин сказал, что записал "Нотки" с эфира (можно поверить, так как у него был абсолютный слух и прекрасная музыкальная память), но мы все решили, что автором мелодии является сам Валентин Юров.

Хочется немного рассказать об оркестре. Участниками его были только студенты, как правило, музыкально образованные, а некоторые, не в пример мне, очень высокоразвитые.