Взгляд его снова упал на Маджиде; как и он, девушка была погружена в свои мысли. Брови ее сошлись на переносице, взгляд был нацелен вперед, и на лице ее не шевелился ни один мускул. Ноты, которые она держала под мышкой, соскользнули назад. Ноги, обутые в кофейного цвета туфли на низком каблуке, легко ступали по мостовой. Омер заметил, что она шла, как мужчина, крупным, свободным шагом. Семенящая походка большинства девушек всегда вызывала у него чуть ли не сострадание. Поэтому он с одобрением отметил, что эта девушка шагает с ним в ногу.

Они подошли к мосту. Кругом стоял неумолчный гул людских голосов.'Все, казалось, спешили куда-то, бежали, суетились. Омер и Маджиде перешли через Золотой рог и продолжали шагать рядом, изредка поглядывая на желтую воду и на множество маленьких и больших баркасов, шаланд, лодок, барж. На одной из шаланд сидел мальчишка лет девяти. Он брал из жестянки червяка, насаживал на крючок и, забросив в воду, равномерными рывками подтягивал к себе. Его босые и грязные ноги свисали над водой, глаза неотрывно следили за поплавком. Юноша и девушка остановились и долго наблюдали за мальчишкой. Упорство и терпение юного рыбака навели Омера на мысль, что сам он никогда ничем не был так поглощен, ничему не уделял столько внимания.

Одна из нотных тетрадей упала на мостовую. Омер нагнулся, поднял ее и протянул руку за всей пачкой.

- Дайте, я понесу.

Маджиде молча протянула ему ноты. И только в глазах у нее промелькнуло что-то, похожее на благодарность.

Это совсем сбило Омера с толку. «Странно, - подумал он, - никогда благосклонность и внимание девушек, которые нравились мне, не радовали так, как один этот взгляд, смысл которого мне даже не вполне ясен. Да, только один взгляд, к тому же выразивший жалость. Но, по крайней мере, не безразличный, и одно это заставляет мое сердце сжиматься. Может быть, это и есть любовь? Возможно, до сих пор я и не знал, что такое настоящая любовь. Наверное, мне следует что-то предпринять. Но сама мысль об этом кажется мне утомительной. Пусть все идет само собою!.. О чем она сейчас думает? Во всяком случае, не обо мне… А почему бы и нет? Все отдал бы я ради того, чтобы она думала обо мне. Стоит ей подать знак, и я, не задумываясь ни секунды, брошусь вот под этот трамвай, впрочем, брошусь ли?»

Маджиде схватила его за руку.

- Что с вами? На кого это вы засмотрелись, да так, что чуть не угодили под трамвай?

Омер растерянно озирался по сторонам. Действительно, он стоял на мостовой. Значит, обогнал Маджиде и даже не заметил этого.

- Да, мне показалось, там был знакомый… Наверное, я обознался, - принялся он неловко оправдываться.

Он чувствовал странную дрожь в руке, которой только что касалась Маджиде. «Почему она отпустила мою руку?» - подумал он и досадливо поморщился, как обиженный ребенок. Ему захотелось плакать, и он с трудом сдерживался. В конце концов он попросил:

- Возьмите меня, пожалуйста, под руку. Маджиде выполнила его просьбу, только на сей раз ее прикосновение было легким и нежным. В этот миг глаза их встретились. Маджиде пристально смотрела на него, словно силясь что-то припомнить. Точно таким же взглядом она смотрела на него вчера на мосту. Когда глаза Маджиде подолгу останавливались на нем, он терялся. Девушка как будто что-то примечала, принимала к сведению и снова продолжала чего-то доискиваться.

Омер отвернулся. Они снова пошли быстрым шагом и молча миновали подъем после Каракёя, замечая, что с каждой секундой в их отношениях происходит какая-то перемена, словно они только сейчас начали узнавать друг друга. Каждый из них думал о своем, но каждый был убежден, что найдет в другом понимание и единомыслие.

Когда они дошли до консерватории, Маджиде молча протянула руку. Омер испугался: вот сейчас они расстанутся, и он не увидит ее, может быть, несколько недель. Но ведь он не мог себе представить, что будет делать без нее даже пять минут! Он побоялся сказать ей об этом и только спросил:

- Вы сможете сегодня заниматься?

- Зачем вы спрашиваете? - проговорила Маджиде все с той же непонятной улыбкой на губах. - Разве об этом говорят?

Омер, напрягая всю свою волю и мужество, пробормотал:

- Я так много хотел вам сказать!

- И ничего не сказали…

Он посмотрел на нее с упреком.

- Еще увидимся, - проговорила Маджиде. словно извиняясь.

- Когда? - сразу спросил Омер. Маджиде пожала плечами.

- Я приду сюда вечером и провожу вас, хорошо? Девушка задумалась. Потом, будто решившись на что-то, сказала:

- Как вам угодно.

И поднялась по лестнице.

Омер спускался вниз по улице почти бегом. Он не чуял под собой ног. В душе его пенилось, кипело, переливалось через край счастье. Ему хотелось обнимать всех прохожих и кричать: «Ну почему вы все такие хмурые? Смейтесь, радуйтесь, разве есть на свете что-нибудь прекраснее жизни?»

Не переводя духа, он добежал до моста. Сердце колотилось. Он посмотрел на часы, было уже около десяти. «Опять опоздал», - подумал Омер. Но и это не омрачило его радости. Дальний родственник, устроивший Омера в почтовое ведомство, занимал там высокую должность. «Пойду поцелую ему ручку… И он будет доволен, и наши прикусят языки, .увидев, что я выхожу из его кабинета».

Омер даже не знал, как называлась его должность, которая приносила ему ежемесячно сорок две лиры семьдесят пять курушей жалованья. Он сидел в бухгалтерии и почти ничего не делал. Иногда кассир хафыз Хюсаметтин-эфенди просил помочь ему, и Омер заполнял бухгалтерские книги бесконечными колонками цифр. Однако это занятие никогда не наводило на него скуку. Он изобретал свои, новые способы работы: иногда заполнял слева направо всю строку, иногда писал цифры столбиком одна под другой, заполняя графы по очереди. Прочитав десять: - пятнадцать цифр подряд, пробовал запомнить их сразу и, превращая работу в спорт, приходил от нее даже в азарт.

В комнате, где он работал, было столов десять. За каждым сидели чиновники, разного возраста, но с одинаковым выражением на лицах, будто нет дела важнее, чем то, которым они занимаются. По сути, все они были привязаны к своей работе не больше, чем Омер. Каждый был погружен в собственные мысли: одни - о том, как добыть средства на жизнь, другие - о свидании, третьи - о кинофильмах, и все без конца кляли свою работу, с которой мирились лишь ради хлеба насущного.

Маленькие залитые чернилами столы были завалены линованными бланками, пачками сколотых бумаг, огромными черными тетрадями. Такими же толстыми черными тетрадями были забиты стеллажи, стоящие за двумя большими столами у стенки.

Один из молодых чиновников приподнял край бювара и, вставив туда круглое карманное зеркальце, занялся приведением в порядок своих набриолиненных волос и потертого галстука из искусственного шелка. Так как жилетка не закрывала его ветхой, залатанной у ворота рубашки, он то и дело нервно проводил рукой по шее. Брюки его светлого костюма лоснились на коленях, но были аккуратно отутюжены, на мысках поношенных полуботинок канареечного цвета, купленных, очевидно, из третьих рук, проступили потные пятна. Его сосед, чиновник средних лет, стриженный под ежик, выдвинув ящик письменного стола, углубился в чтение подшивки старых вечерних газет.

Хотя перед всеми были разложены деловые бумаги, чиновники, высвободив местечко на краешке стола, занимались своими личными делами или же, на худой конец, написав две-три строчки и подсчитав колонку цифр, откидывались на спинку кресла и погружались в размышления. Потом, неожиданно вздрогнув, словно их кто-то подтолкнул, снова склонялись над бумагами, делая вид, что заняты работой. Они напоминали Омеру лошадей, запряженных в водяное колесо, которые точно так же время от времени останавливаются и, задрав голову, пытаются рассмотреть что-то скрывающееся за шорами, а затем опять принимаются ходить по кругу.