- Послушайте! Здесь напечатаны стихи, как раз о том же самом, что и меня сводит с ума. Никто из вас не понимает даже, о чем я толкую… Но, уверен, тот, кто написал эти стихи, он бы понял!
Омер поднес журнал к глазам и стал читать. Это было стихотворение одного из известных поэтов, и называлось оно «Дьявол».
Читал Омер дрожащим от волнения голосом, как человек, изливающий душу, то и дело бросая взгляды на слушателей. В стихотворении говорилось о дьяволе, который сначала преследует свою жертву, словно тень, не отставая ни на шаг и нашептывая что-то на ухо, потом холодными как лед руками стискивает затылок и, наконец, заключает в свои мертвящие объятия; о силе, перед которой люди - испуганные и беспомощные дети. Когда Омер кончил читать, лоб его блестел от капелек пота.
- Послушайте только, - сказал он и перечитал. несколько строк:
С детских лет он со мною,
Лишь первый увидел я сон.
Слышу шаги за спиною
И знаю уже: это он.
В душе моей страх перед ним,
Словно весь мир, велик…
Да, да, страх перед ним, - перешел почти на крик Омер. - Мой страх велик, как весь мир! Вся моя жизнь была бы иной, если б не было этого страха, если б я не боялся дьявола… Уверен, он не даст мне сделать ничего хорошего, ничего стоящего…
Эмин Кямиль покачал головой и, нервно заморгав глазами, прервал его:
- Ну чего ты разошелся? На что жалуешься? Почем ты знаешь, может быть, этот дьявол и есть самое ценное в твоей душе? Такие люди, как ты, воспринимают мир только пятью чувствами и поэтому не могут избыть вечного страха. Доберись вы до первопричин и закономерностей жизни, вы бы уразумели, что все наши слабости вне нас. Семь цветов ослепляют, звуки оглушают, пища набивает оскомину, и бесконечные суетные стремления сначала приводят в восторг, а потом останавливают сердце. Возвышенные натуры ценят не показное, а сокровенное…
- Но сами-то вы, маэстро, не очень походите на человека, пренебрегающего благами внешнего мира, - не выдержал Нихад. - Вопреки мудрости Лао-цзы, вы вкушаете все прелести жизни!
Эмин Кямиль хотел было что-то возразить, но Исмет Шериф опередил его.
- Ничего удивительного, - сказал он, обернувшись к Нихаду. - Дьявол сидит во всех нас. Искусство - тоже его детище. Это он не дает нам погрязнуть в обыденщине, благодаря ему мы познаем себя, понимаем, что мы люди, а не автоматы. Эмин Кямиль говорит ерунду. Внешнее неотделимо от внутреннего. Просто это две стороны одной и той же идеи…
Омер уже думал о другом и не слушал их. Нихад поднес рюмку ко рту и сказал:
- Однако ваша точка зрения не очень отличается от взглядов Эмина Кямиля. А больше всего вас с ним объединяет серьезное ко всему отношение и стремление тотчас же вывести из всего свою философию… Но нашего Омера вы так и не поняли. Всякая чепуха может привести его в невероятное возбуждение. Он думает, что знает мир, а на самом деле он его не ведает. Он убежден, что находится во вселенной, сущность которой непознаваема. - Обернувшись к Оме-ру, он добавил: - Когда ты вернешься к реальной жизни, к осознанию своих интересов, у тебя не останется ни дьявола, ни пророков. Убедись, каким примитивным механизмом являются твое тело и твой дух, определи свои желания и решительно иди к цели. Тогда увидишь!
Омер отрицательно покачал головой:
- Никого из вас я не понимаю и понятия не имею, что вам ответить. Но я уверен, что не ошибаюсь: есть сила, которая управляет нами вопреки нашей воле. На самом деле все мы совсем другие, гораздо лучше… В этом я абсолютно убежден. Но как соединить одно с другим, не знаю.
Нихад усмехнулся:
- И не узнаешь до конца своих дней.
Зал опустел. После третьей рюмки голова Исмета Шерифа закачалась на искривленной шее, а движения Эмина Кямиля стали еще более судорожными. Между ними вдруг вспыхнул жаркий спор. И непонятно было - согласны они друг с другом или нет. Изъяснялись они запутанными, витиеватыми фразами, смолкая время от времени, чтобы убедиться в произведенном впечатлении, и снова принимались говорить разом, не слушая и перебивая друг друга. Омеру захотелось выяснить, о чем же они спорят. Он прислушался.
- Познание, мышление, необходимость, система, сознание… Даю голову на отсечение… Идеологические зазывалы… Политические маклеры… Спекулянты идеями…
Выспренние выражения перемежались с жаргонными словечками и философскими терминами.
- О господи, эти люди вечно повторяют самих себя, - пробормотал Омер.
- Что ты сказал? - спросил Нихад.
Омер привык делиться со своим приятелем каждой мыслью. Но сейчас он впервые нашел это лишним и, покачав головой, ответил:
- Ничего… просто так.
Шестиугольные деревянные часы на противоположной стене показывали одиннадцать.
- Я ухожу, - вдруг проговорил Омер, схватил шляпу и выскочил на улицу.
Он быстро дошел до квартала Лялели, свернул направо и по разбитой, изуродованной пожарищами улочке побрел мимо отдельных уцелевших домов к кварталу Шехзадебаши.
Нихад остался за столиком. Обернувшись к одному из репортеров, он обеспокоенно спросил:
- Послушай, приятель, сегодня ведь платишь ты?
Тот, пытаясь приподнять отяжелевшие веки, утвердительно кивнул головой. Нихад облегченно вздохнул и пробормотал:
- Чудак! Чего ж он так быстро смылся? Не понимаю…
VII
Омер постучал в дом тетушки Эмине уже около полуночи. Все окна второго этажа, выходящие на улицу, были темны. Только в широком окне над дверью брезжил слабый свет. «Наверное, в зале кто-нибудь есть», - подумал молодой человек.
Он не постеснялся в столь неурочный час зайти в гости к родственникам, которых не навещал около года. Еще с лицейских времен он привык приходить сюда всякий раз, когда поздно задерживался в городе. Старая служанка Фатьма стелила ему постель в одной из пустых комнат, и он засыпал беспечно, как в детстве, а утром уходил, обычно никем не замеченный.
На этот раз решение зайти к тетушке пришло неожиданно. В какой-то момент Омер испытал непреодолимое отвращение к пустой, бессодержательной болтовне своих приятелей. Ему захотелось бежать от этого фразерства и суесловия в мир простых, ясных побуждений и слов. Он не заблуждался насчет своей тетушки Эмине - едва ли в ее доме он найдет то, что ищет, но даже самому себе он не желал признаться в том, что именно так неудержимо влекло его сюда. Как всегда, дверь открыла служанка Фатьма. Три десятка лет гнула она спину в доме Эмине, но никогда ни на что не жаловалась. Эта старая дева с улыбчивыми глазами, в одежде, пропахшей кухней, была очень добра к Омеру. И на сей раз она вся так и засветилась радостью.
- Ах, заходите, заходите, бей. Наши еще не ложились. И не спрашивайте почему. Сами расскажут. Плохо у нас, совсем плохо…
Омер на одном дыхании взлетел по лесенке и очутился в устланном линолеумом зале, где увидел Галиба-эфенди и тетушку Эмине. Хозяин, казалось, дремал, но, завидев гостя, поднялся ему навстречу. Он через силу выдавил из себя улыбку. Тетушка сидела в белом тюлевом платке, и глаза у нее были заплаканы.
- Заходи, заходи, дорогой мой Омер… И не спрашивай лучше ни о чем, - простонала она.
Омер тотчас обо всем догадался.
- Сказали ей?
- Сказали, сказали… Да если бы и не сказали, она все равно поняла бы. Сегодня вечером обняла меня за шею и говорит: «Я уже совсем взрослая, зачем вы от меня скрываете? Неизвестность только мучает меня. Ради бога, скажите, что стряслось?» Она поклялась держать себя в руках, ну, я и проговорилась. Посмотрел бы ты на нее, сердце разорвалось бы. Зарыдала, упала на миндер, потом убежала наверх, заперлась у себя, даже наших утешений слушать не стала. Погасила свет. А вскоре совсем затихла.
