переполненным. Митя, хотя и волновался, но был твердо уверен в победе. Ещё бы! Не зря же
он прочитал книжку Емельяна Ярославского и ещё кучу брошюр о боге и сущности религии.
Ему было совершенно ясно, что бога нет и быть не может. Он предвкушал тот момент, когда
припрет к стенке попов, если они придут. Но попы на диспут не пришли. Что ж, сказать по
правде, Митя в глубине души был этим доволен, хотя сам себя старался уверить в обратном.
Говорил он горячо и с подъемом. Приводил неотразимые, казалось ему, примеры
противоречий из библии, ссылался на научные авторитеты, старался как можно доходчивее
изложить теорию происхождения земли, которую ещё совсем недавно зубрил в школе. Всё
шло хорошо. Мужики и сверстники слушали внимательно. И если бы не отец, сидевший в
заднем углу, на которого Митя поглядывал не без опасения, лектор чувствовал бы себя
совершенно великолепно. Отца Митя побаивался, тот был религиозен и строг. Но он сидел
недвижимо, закусив бороду и глядя на ножку стола, около которого громил бога его сын.
Уверенный, что лекция получилась совсем недурной, Митя закончил её с пафосом:
– Итак, доказано, что бога нет и быть не может.
Охладив себя глотком воды из стакана, Митя спросил, будут ли вопросы. Все молчали.
Он подождал и задал тот же вопрос снова. Опять молчание. Только Митя хотел спросить в
третий и последний раз, имеются ли вопросы, встал отец. Среди общей тишины он сказал
негромким голосом:
– Так есть бог-то, сынок, али нет его?
Митя растерялся. Что он – в самом деле усомнился в боге или в этом вопросе таится
угроза сыну отцовской расправой? Как отвечать, что отвечать? После минутного колебания
Митя сказал, стараясь выговорить как можно тверже:
– Нет, бога нет!
И тут слушатели заговорили все разом.
– Как это так нет? Быть того не может...
– Ты докажи, докажи...
– Без бога, говорят, не до порога. Старые люди говорят, зря не скажут...
Митя стоял, недоуменно глядя на людей, и силился понять, что же случилось, почему все
его горячие слова и неотразимые доказательства остались втуне. Как же теперь быть?
Провал? Неужели провал? Ему хотелось убежать, скрыться, исчезнуть совсем. Безотчетно
взгляд его остановился на столе, покрытом блеклым кумачом, где лежала потрепанная
Митина кепка. Эта кепка и оказалась той спасительной соломинкой, ухватившись за которую,
утопающий обретает силы.
– Вот вы кепку видите? – спросил Митя, стараясь перекричать шум.
– Ну, видим, – недоуменно ответили в зале.
И тут Мите стало удивительно легко. Он ощутил почву под ногами. Продолжал
уверенно, с некоторым даже озорством:
– Надо доказывать, что кепка лежит на столе? Всякий может сам потрогать... Надо
доказывать, что она тут?
Руки сидящих на полу ребятишек одна за другой потянулись к кепке. Кто-то сказал:
– Верно, лежит...
Митя взял кепку и кинул её за шкаф.
– А вот сейчас я утверждаю, что здесь, на столе, вот тут, – он указал пальцем, – лежит
кепка. Вы видите её?
– Не видим,– раздались голоса.
– Вы потрогайте, кепка тут лежит.
Ребячьи руки опять дружно потянулись к пустому месту на столе. Мальчишки в голос
весело закричали:
– Пусто!
На лицах многих взрослых появились понимающие улыбки. Митя ликовал.
– Пусть тот и докажет, что бог есть, кто это утверждает. Бога никто не видел, никто не
трогал. Чего нет, того нет. Не доказать.
Митин голос зазвенел. Торжествующе глядя на людей, Митя закончил:
– Вот вам ещё доказательство, что бога нет. Попы говорят: бог наказывает
богоотступников. Я – богоотступник. Пусть он поразит меня, если существует.
Зал притих. Верующие опасливо поглядывали на потолок над Митиной головой, ожидая
чуда. Лектор с нарочитой медлительностью прошелся около стола, заглянул за шкаф, извлек
свою кепку, отряхнул её от пыли и натянул на голову.
– Лекция окончена, – сказал он будничным голосом.
Диспут завершился благополучно. Но когда Митя шел домой, на душе у него скребли
кошки. Как встретиться с батькой, что сказать?
Отец сидел за столом, ужинал. Митя приготовился к отцовскому гневу. Отец не проронил
ни звука. Митя положил свои конспекты на полочку рядом с божницей, стал раздеваться.
Отец молчал. Только когда Митя умылся и направился к своей постели, отец сказал:
– Ты чего без ужина-то? Садись, похлебай молока...
2
Егор подумал: «Приедет Митя, надо с ним посоветоваться. Толковый парень». Подумал
так и сам подтрунил над собой: «Ты бы ещё с младенцем советовался, Егор. Соску бы вынул
у него изо рта и спросил, быть тебе кожевником или нет. Верно, молод ещё Митюшка, совсем
не обсохло материно молоко на губах, и горяч, не хуже моего Рыжка, да мозговит
дьяволенок. И упрям: ежели захочет чего, так добьется, хоть нос в кровь расквасит. В
Бережных, в нашу породу...»
Егор не очень разбирался в мудрёностях, добытых Митюшкой из книг и газет, но как-то
так выходило, что сердцем он был на стороне племянника, когда тот затевал сражения с
богатеями да попами. Прошлым летом Митя вместе с одногодками-комсомольцами устроил
новый праздник, день леса. Вместо троицына дня. В троицын день крестьяне по обычаю
украшали свои дворы молодыми березками. Нарубят березок и наставят вокруг избы,
глядишь – вся деревня в зелени. Светло-изумрудные, будто прозрачные листочки трепещутся
на ветру, радуют сердце. А назавтра уже вянут, свертываются. Печально поникают березки
ветвями. Убирают их скорей мужики с глаз. Обрубят прутья, тонкие стволики пустят на
жерди в изгородь, а то свалят в кучу где-нибудь на задворках, и гниют там, трухлявятся
бывшие красавицы. Сколько лесу губится в троицу, не приведи бог. И задумал Митюшка с
товарищами искоренить этот обычай портить лес. Объявили по всему сельсовету: в
воскресенье будет день леса. С вечера на стене потребиловки, у крыльца, вывесили стенную
газету. Уж и как они её разукрасили! Нарисовали смешных картинок, ярко их размалевали.
Статейки написали крупными буквами, так что и малограмотный прочитает. А сверху
огромный красный лозунг:
«Не руби, а сади!»
Утром в воскресенье Митя встал ранёшенько, пошел на Погост посмотреть, как
действует их стенная газета. Кто в церковь идет, кто в лавку за товаром, кто в гости
направился – все увидят стенную газету, не минуют: потребилка на краю села стоит.
Идет Митя и видит: по селу движется толпа. Похороны – не похороны, крестный ход – не
крестный ход. Над головами сверкают на солнце голые, ободранные ветки ивняка. Впереди
идет Фишка Мизгирев, кричит, вихляется, машет белым ивняковым прутом. Митя
прислушался, чего же кричат: «Не руби, а сади! Не руби, а сади!» И вдруг Митя понял.
Краска залила лицо, захолонуло сердце. Пропал день леса, погибла стенгазета. Все пошло
прахом...
Незадолго перед этим комсомольцы начали поход против неграмотности. А чтобы
добыть деньги на учебники да на бумагу и чернила, устроили субботник. На бывшем
поповом лугу вымахали большие заросли ивняка. Ребята придумали вырубить ивняк, содрать
с него кору и сдать её в потребиловку. Ивовая кора хорошо ценилась, потому что вятские
кожевники ею дубили кожи. Кустарник ребята вырубили, кору ободрали, высушили, а ивовые
прутья так и оставили лежать в луговой болотине. Вот этим-то и воспользовался кулацкий
сын, Фишка Мизгирев. Он собрал своих приятелей, вооружил их ободранными прутьями и
устроил шествие по селу. А из окон домов, что побогаче, несся хохот, ободряющие крики.
Фишка ликовал...
– Не руби, а сади! – голосила толпа.
Митя прирос к месту. От растерянности он не мог переступить ногой. Уж мелькнула
мыслишка: не улепетнуть ли подобру-поздорову, пока не поздно. Но отступать не пришлось,
